Боттичелли

Картина вроде бы удалась, и Сандро был доволен. Теперь он мог заняться теми сюжетами, которые больше волновали его, и подумать о том, как восстановить свою мастерскую. Заказ Веспуччи дал некоторую надежду на то, что постепенно все возвратится к прежнему и Флоренция снова займет место столицы живописцев. Боттичелли, подобно многим своим согражданам, предался мечтаниям о возвращении золотого века, хотя, по правде говоря, для этого по-прежнему не было никаких оснований в городе, совсем недавно отказавшемся от создания «царства Божьего» и с трепетом ожидавшем Страшного суда, который должен был совершиться уже через год. Что же касается золотого века, то об этом вслух предпочитали не говорить, ибо это вызывало в памяти воспоминания о Медичи.

Быть заподозренным в симпатии к бывшим правителям по-прежнему было небезопасно. Судьба генерала республики Паоло Вителли была наглядным тому примером. В мае 1499 года он попытался отвоевать Пизу – будет или нет Страшный суд, а Флоренции все-таки нужен выход к морю. Вителли потерпел поражение, и его тут же обвинили в предательстве и сговоре с Пьеро Медичи. Его пытали, но стойкий генерал не признал своей вины. Несмотря на это, он был казнен. Ко всему прочему, той же весной французские войска вторглись в Италию через Альпы и взяли Милан. Синьория надеялась, что новый французский король станет союзником Флоренции. Но французы оказали поддержку Чезаре Борджиа, который, заручившись их покровительством, тут же вторгся во владения Флоренции. Папский бастард Чезаре был человеком без чести и совести, зато с бешеным властолюбием, и его следовало опасаться как огня.

Мечтания о золотом веке погасли так же быстро, как и возникли. Предательства, убийства из-за угла или посредством закона, подкуп и обман, казалось, становились обыденным явлением. Верх брала испорченная человеческая натура, нисколько не опасающаяся Страшного суда и Божьего приговора. Было гораздо спокойнее закрыть глаза, заткнуть уши, не думать о будущем, погрузиться в сон, как несколько позже сказал Микеланджело:

Молчи, прошу, не смей меня будить.
О, в этот век преступный и постыдный
Не жить, не чувствовать – удел завидный!
Отрадней спать, отрадней камнем быть.[15]

Флоренции оставалось одно – покорно ждать своей участи. Теперь ее уже не могли спасти ни дипломатические способности Великолепного, ни заступничество наместника Христа Савонаролы. Можно было только уповать на волю Божью. Не полагаться же в самом деле на гонфалоньера Пьетро Содерини, занявшего этот пост лишь потому, что он слыл добродушным и честным человеком! Этого явно было мало, чтобы управлять таким городом, как Флоренция. У Содерини не было той железной силы воли, которая сейчас была так необходима республике. Не считать же силой воли то, что он сто шесть раз вносил в Большой совет свои предложения о том, как улучшить городские финансы, и сто шесть раз совет отклонял их. Избрав Содерини гонфалоньером, флорентийцы вовсе не собирались подчиняться ему, да и в его способностях начали очень быстро сомневаться. Ставший его главным советником секретарь Синьории Никколо Макиавелли откровенно подшучивал над его беспомощностью: после своей смерти Содерини не попадет ни в ад, ни в рай, а, скорее всего, окажется в Лимбе, где пребывают души малолетних детей. Но разве тот же Макиавелли не знал, что гонфалоньеру приходилось угождать всем, а в результате ничего путного он предпринять не мог?

Если Сандро и раньше не особенно интересовался политикой, хотя она зачастую касалась его, то теперь он вообще перестал показываться на людях, и его почти никогда не видели на площади Синьории – этой бирже новостей. Большую часть времени он проводил дома, погруженный в свои размышления, которыми ни с кем не делился. Он перестал принимать участие в спорах, которые затевали друзья Симоне, по-прежнему собиравшиеся в их доме. Конечно, такие сборища могли обратить на себя внимание городских властей, но, несмотря на все опасения, Сандро не препятствовал своему брату – скорее всего, просто от безразличия. Какое-то оцепенение охватило его. Даже то, что его работы для Веспуччи не вызвали похвалы, не трогало художника – их порицали за то, что они написаны по старинке, и слухи об этом доходили до ушей Сандро. Но за свою жизнь он наслушался обвинений и похуже. В конце концов, такова была воля заказчика, он исполнил лишь то, что от него хотели.