Боттичелли

«И отошли они со всех сторон от жилища Корея, Дафана и Авирона; а Дафан и Авирон вышли и стояли у дверей шатров своих с женами своими и сыновьями своими и с малыми детьми своими. И сказал Моисей: из сего узнаете, что Господь послал меня делать все дела сии, а не по своему произволу я делаю сие: если они умрут, как умирают все люди, и постигнет их такое наказание, какое постигает всех людей: то не Господь послал меня; а если Господь сотворит необычайное, и земля разверзет уста свои и поглотит их и все, что у них, и они живые сойдут в преисподнюю, то знайте, что люди сии презрели Господа. Лишь только сказал он слова сии, расселась земля под ними; и разверзла земля уста свои, и поглотила их и домы их, и всех людей Коревых и все имущество. И сошли они со всем, что принадлежало им, живые в преисподнюю, и покрыла их земля, и погибли они из среды общества. И все Израильтяне, которые были вокруг них, побежали при их вопле, дабы, говорили они, и нас не поглотила земля. И вышел огонь от Господа и пожрал тех двести пятьдесят мужей, которые принесли курение».

Объяснений не требовалось, Сандро и без них понял, что это – сюжет его третьей фрески. Была ли здесь перекличка с жизнью Моисея и Христа, он не брался судить. Но сопоставление этой темы с «Передачей ключей» Перуджино явно предупреждало всех недругов Сикста: «Господь вручил мне ключи от своего храма, и не вам судить меня, в противном случае и вас постигнет кара небесная, как род Корея».

Теперь он мог по крайней мере предполагать, когда сможет покинуть Рим. Если Сикст не придумает какого-либо нового предлога, все зависит от его старания и усердия. Задача, как кажется, облегчалась тем, что теперь ему предстояло написать всего лишь одну сцену. Это диктовалось и фреской Перуджино, на которой изображалась лишь передача ключей апостолу Петру без всяких предыстории, разбросанных во времени и пространстве. Он в полной мере мог применить свои знания пропорции, перспективы и композиции, а не ломать голову над тем, как увязать массу эпизодов в единое целое. Однако он не пошел по легкому пути. Вместо того чтобы ограничиться тем отрывком, что представил ему Сикст, он ввел в свою фреску еще рассказ о том, как толпа собирается побить Моисея камнями и как дым от жертвенников отклоняется в сторону, указывая на бунтовщиков. Об этом в Библии не говорилось, это были его собственные домыслы, усложнившие композицию.

Он попытался внести и другое новшество: изобразил сзади Константинову арку, призванную объединить три сцены, помещенные на переднем плане. Попытка не вполне удалась, но для него это было не столь важно. Цель была в другом – продемонстрировать коллегам свои способности в передаче чувств. Ярость бушующей толпы, ужас мятежников при виде отклоняющегося в их сторону дыма, смятение «людей Кореевых» перед зазиявшей вдруг перед ними пропастью. В передаче жестов и необычных поз человеческого тела он, несомненно, был не меньшим мастером, чем в рисунке. Сотоварищи оценили это по достоинству, и если Сикст, как о нем говорят, знает толк в живописи, то победу себе Сандро обеспечил.

Лето было в разгаре. Самая пора сдавать работу, чтобы к августу, когда Тибр начнет исторгать свое болезнетворное дыхание, убраться из Рима. Однако, как всегда, обнаружились недоделки. А тут еще Перуджино таинственно исчез, – видимо, подвернулся более выгодный заказ, – и Лука Синьорелли в спешном порядке доделывал его фреску. Росселли, укрывшись за парусиной, продолжал колдовать над своими картинами. Гирландайо, видя, что его коллега всецело занят «Наказанием Корея», взялся дописывать не завершенный им ряд Сикстовых предшественников. Эти мелочи поглотили гораздо больше времени, чем они предполагали.

Хотя, на их взгляд, работы еще не были завершены, пришлось их спешно сворачивать: Сикст изъявил желание посетить капеллу. До этого он ни разу не был в ней, и теперь они с трепетом ждали его приговора – вдруг не понравится. Был назначен день осмотра, в спешке выносили леса, скребли пол, выбрасывали прочь горшки из-под красок, снимали парусину, закрывавшую фрески. Все получилось так, как и было задумано. Только своенравный Росселли потешил их: его фрески сверкали позолотой и слепили глаза лазурью. Такого во Флоренции давненько не видели! Сейчас только второразрядные ремесленники прибегали к таким эффектам на потребу невзыскательных заказчиков – истинные мастера давно отказались от манеры, к которой прибегали фра Анджелико и великий Джотто для изображения «божественного света». Но переделывать что-либо было уже поздно.