Боттичелли

Во Флоренции что-то продолжало меняться. Речь шла не о каком-то новом заговоре против Медичи, процессы были значительно глубже — изменялись сами настроения горожан. Наступающие перемены можно было почувствовать уже по карнавалу, который в новом, 1486 году прошел на редкость скучно. Вместо обычного бесшабашного веселья он приобрел черты какой-то навязчивой назидательности. И случилось это не только потому, что Великолепный на сей раз отказался принимать участие в его подготовке и проведении — просто почему-то изменилась обстановка. Не было колесниц с восседающими на них Флорой и прочими весенними божествами, не проходила по улицам города Весна, рассыпающая щедрые дары. Даже прежние песни, казалось, звучали как-то приглушенно и далеко не весело. Это настроение особенно усилилось после того, как черные буйволы проволокли по улицам Флоренции колесницу Смерти, напомнившую всем о тщете и суетности этой жизни.

Дальше — больше: на улицах Флоренции появились люди в белых одеждах, которые публично каялись в своих прегрешениях и призывали к этому других. Их становилось все больше, и в основном это была молодежь, которая вдруг потребовала отказа от роскоши и лжеучений. В народе они получили прозвище «пьяньони», то есть «плакс». Сначала на них смотрели с недоумением и насмешками, но постепенно чувство беспокойства, распространяемое ими, стало затрагивать все больше и больше народа. Церкви были заполнены людьми, спешащими искупить свои грехи. И ко всему прочему распространился слух о том, что Иннокентий VIII собирается ввести святую инквизицию, которая будет расследовать преступления против веры и сурово карать отступников и еретиков. Было над чем задуматься. В доме на виа Ларга все реже собирались философы, и в этом была повинна не только болезнь Лоренцо, терзавшая его все сильнее. Теперь в ней видели проявление гнева Господнего. Марко Веспуччи недолго хвастался картиной Сандро — ее пришлось убрать подальше от посторонних глаз. Купцу при нынешних обстоятельствах не пристало кичиться приверженностью языческим богам. Не состоялись в этом году и ставшие традицией чтения Платонова «Пира» — хотя в этот день члены академии и собрались у Лоренцо, но свой диспут посвятили темам более благочестивым.

Поворот горожан к Богу, конечно, не мог пройти мимо внимания Синьории — ей тоже нужно было что-то предпринимать, чтобы показать свою приверженность Церкви. Было решено украсить зал приемов в палаццо Веккьо изображением Мадонны, дабы все входящие в этот зал — будь то свои горожане или послы из других краев — видели, что Синьория, несмотря на все распространяемые о ней зловредные слухи, пребывает в лоне благочестия и истинной веры, что она всецело полагается на защиту святой покровительницы города. Этот замысел не мог быть осуществлен без благословения Лоренцо, и конечно же он одобрил его. Он же назвал и исполнителя этого замысла — Боттичелли, кто же еще? Те, кто видел в доме Великолепного «Мадонну Маньификат», не колебались в выборе — Синьории нужно нечто подобное. Заказ был почетным, он закреплял за Сандро неофициальное звание первого живописца города и давал ему возможность искупить ту вину, которую он принял на себя, согласившись выполнить греховное желание Лоренцо ди Пьерфранческо. Никто не высказывал никаких пожеланий, никто на этот раз не учил его, как следует писать; ведь здесь ему не было равных и никто из флорентийских живописцев не мог быть ему конкурентом. Он принял этот заказ с великой радостью.

Работая над тондо, которое впоследствии получило название «Мадонна с гранатом», Сандро стремился воспользоваться всем тем, чего он достиг, выполняя заказы неоплатоников. Другое исполнение вряд ли могло понравиться Лоренцо — он ведь сам назвал образец, которому Сандро должен был следовать. Мадонна с младенцем окружена ангелами, читающими Книгу судеб и держащими терновые венцы, переплетенные розами — символы будущих страданий Христа. О том же, как и в «Мадонне Маньификат», напоминает гранат в руке младенца.

Эта картина вряд ли добавила что-либо новое к тому, чего он достиг. Но в ней появилось нечто, лишавшее ее той светлой атмосферы, которая чувствовалась в «Мадонне Маньификат». Это пока еще не было возвращением к живописи, существовавшей до фра Филиппо, которое столь явственно чувствовалось в его «Мадонне с двумя Иоаннами», но уже не имело ничего общего с «Рождением Венеры». Это чувствовалось, но было пока каким-то неуловимым, словно набежавшая на картину тень из прошлого. Писал он свое тондо не спеша, тщательно обдумывая каждую деталь. Ведь эта картина была обречена на долгую жизнь — так он, по крайней мере, думал. Находясь в зале приемов Синьории, она еще долго после его смерти будет повествовать о нем и о его мастерстве.