Божедомы

— Пусть себе их сколько угодно клевещут. Я знаю, что мне с молодым человеком всегда весело. Я говорю вчера дочерям, когда мы пришли: Дуня, Саша, заметили вы время, как мы прошли от Порохонцевой с господином Термосёсовым? — Они говорят: «ах, мама, нам прескучно было с этим дьяконом», — а я говорю: а я просто минуты не заметила с господином Термосёсовым. — Дуня говорит: «я вам завидую, мамаша», а я говорю: подожди, мой друг, ты еще молода, чтобы с тобой говорить господину Термосёсову, потому что у вас, право… все такое высокое.

— Что вы это! — остановил ее Термосёсов, — а я напротив, я вашу дочь… Это старшая Дуня?

— Нет младшая, старшая Саша.

— Это которая на вас похожа — Саша?

— Да. Находят некоторые, что она имеет со мною сходство. Саша простая девочка, еще ребенок.

— Ну нет-с, я с вами в этом не согласен. Это не простая девочка… это лицо… Помилуйте: это не ребенок смотрит. Я вам признаюсь — я ужасно люблю хорошие лица.

Термосёсов чувствовал, что уж он врет очень не в меру и может таким образом провраться, что она грехоподобная гадость, и сейчас же поправился:

— То есть я говорю, что люблю не этакие… знаете, есть красивые лица, да ничего они не выражают: бело, да красно, да румяно. Очи небесные, да брови дугою, да наконец… — он оглянулся кругом. — Ваших дочерей здесь нет?

— Нет. Они еще… не… не одеты, но не думайте, что они спят, — подхватила она, — я их веду очень просто… Они у меня теперь хозяйничают.

— Да это и всего лучше, я вам скажу, — и Термосёсов, принагнувшись немного к почтмейстерше, добавил:

— Знаете, что такое красота? — Красота у нас вПетербурге… по десяти рублей продается.

— Да, красота, — заговорила <Тиманова>, потупляя глаза и теребя между пальцами кисточку гарусной салфетки. — Красота без строгих правил нравственности — это приманка без удочки. Ходит окунек по водице, увидал червяка — хап, хватил его и пошел прочь.

— И пошел прочь, — подтвердил Термосёсов.

— И поминай как звали, — вздохнув, докончила почтмейстерша.

— И поминай как звали, — опять закрепил Термосёсов. — Я скажу вам, я сегодня немножко вставши расфантазировался по этому случаю и написал письмецо в Петербург. Там у меня есть один приятель. Мы с ним делимся нашими соображениями… Дельный парень и занимает отличное место и в душе человек.

— Что редкость в наше время, — сказала почтмейстерша.

— Большая даже-с редкость. Я ему написал, извините меня… Да, это, впрочем, для вас все равно. Я написал, как мне представилось все здешнее общество и, простите, упомянул о вас и о вашей дочери… Так, знаете… немножко, вскользь, но ему приятно это и с пользой… Он литератор, и когда мы расставались, он все приставал ко мне: «Портретов, Андрей! Ради бога, портретов!», — но где вы с кого напишите портрет? Разве карикатуру, другое дело; но наконец… Я так и написал: «Наконец, братец, встретилось и исключение: вот тебе и портреты!» Луч в темном царстве, как говорил Добролюбов. Что ж! Ошибусь или не ошибусь, но во всяком случае и увлекаться не только приятно; но даже и полезно. А то замрёшь.

— Нет, мосьё Термосёсов, я, конечно, могу вас только благодарить за вашу любезность и внимание, которое мы ничем не заслужили. Но вместе с тем все-таки могу вас уверить, что в нас, в нашем семействе… в моих дочерях и во мне вы не ошибетесь.

— Уверен, уверен-с, — отвечал Термосёсов.

Почтмейстерша продолжала разбирать пальцами бахромочку и, как бы собираясь сказать что-то очень веское, улыбалась, глядя на салфетку.

Термосёсов впился в нее острым, проницательным взглядом и, не сводя с нее глаз, сказал:

— Я очень глупо доверчив — это глупо, но я уж такой человек; но на этот раз моя доверчивость больше основана на разуме и на влечении сердца. Я вот вам доверяю, не знаю почему? Но вот так, к вам душа моя лежит, словно я вот чувствую, что вы хорошо ко мне относитесь. Что вы, как мать, жалея меня на чужбине, спасли бы меня от всякой беды, предупредили бы от всякого зла.

— Можете ли вы в этом и сомневаться?

— Да, я так и думал.

— И вы не ошиблись.

— Да?

— Да.

Почтмейстерша встала, шепнула Термосёсову «посидите» и вышла.

Оставшись один, Термосёсов встал, подошел к окну и, надув свою губу, задумал: «О, да подлец же какой эта баба: на благодарность жива. С нею надо камня из-за пазухи не выпускать!»

XI

Оставив Термосёсова, почтмейстерша прямо прошла коридором в контору и, вызвав к себе мужа, сказала тоном, не допускающим возражения:

— Что здесь отправил новый чиновник?

— Да ведь я тебе уже отдал письмо нового судьи, — отвечал почтмейстер.

— Не судья, а что Термосёсов подавал?

Почтмейстер вернулся к столу, где лежало письмо и книга, поданные Термосёсовым, и подал обе эти вещи жене…

— Книгу посылайте, — сказала, прочитав адрес, почтмейстерша, а с письмом скорым шагом ушла в свою комнату. Здесь она быстро распечатала известное нам письмо Термосёсова к его товарищу Готовцеву, прочитала его с несомненным удовольствием и, отослав с девушкой назад к мужу, вынула из своего туалета другое знакомое нам письмо — письмо судьи Борноволокова. С этим она возвратилась в гостиную к Термосёсову.