Божедомы

– Ах, я очень… я очень и очень несчастна, милая Ольга, – Мелания заплакала.

– Все вздор и все сочиняешь.

– Нет, он деспот… его никто ведь не знает, какой он… Оличка!.. душка!.. голубчик мой! сжалься!

– Что, Мелания? Что я могу тебе сделать?

Дарьянова сложила отчаянно руки и, простирая их к гостье, воскликнула:

– Открой мне, каким образом ты приобрела себе власть над мужем!

Порохонцева посмотрела на нее и тихо проговорила:

– Позволь мне, моя милая, вместо ответа тебе в глаза расхохотаться, – и с этим она тихо повернулась и стала снимать перед зеркалом свою шляпу.

X

Порохонцева пришла сюда на минуту по делу, – ей нужны были кое-какие хозяйственные вещи, которыми она хотела позаимствоваться у Дарьяновых для ожидаемых ввечеру гостей; но, сделавшись свидетельницею так называемого сражения, она вынуждена была замедлить свой визит и принять несколько иную позицию. Дарьянова неотразимо стремилась оправдаться перед нею в сцене, которой Порохонцева была невольной свидетельницей, и засыпала ее откровениями. Ольга Арсентьевна делала всякие усилия остановить эти потоки слов, но усилия ее были безуспешны.

– Вы напрасно и останавливаете меня, – говорила ей Мелания, – потому что я вовсе вам не жалуюсь и говорю это не по слабоволию. Я до сих пор никому не говорила про нашу жизнь…

– И хорошо поступили бы, мой друг, если бы не делали этого исключения и со мною, – отвечала Порохонцева. – Что я за судья вам?

– Не судья, chère Olga; но вы умная женщина; вы прекрасно поставили себя с своим мужем: научите меня: как вы этого достигали?

– Я никак этого не достигала, – это само так сделалось.

– Но вы, однако, можете же мне сказать: в чем же, по-вашему, причина, что у нас это не так; что я этого не достигаю?

– Нет, не могу.

– То есть не хотите?

– Нет, я не могу, потому что я ничего не знаю и никого не могу учить. Я сама живу как живется.

– Нет, вы всегда такая хитрая; вы скрываете.

– Что же я скрываю?

– Как вы ссорились с вашим мужем. Я откровенна, я вам это говорю, а вы скрываете.

– Да мы никогда не ссорились.

– Все ссорятся.

– А мы не ссорились.

– Ну так в чем же этот секрет?

– Мы не мешаем друг другу.

– Да; он тоже всем говорит, что он мне ни в чем не мешает; но все это фразы: я плбчу – это ему неприятно; я смеюсь – это его бесит. Это называется свобода! Пусть он лучше мне напишет правила, как я должна жить.

– Полноте, пожалуйста: какие глупости! Какие это можно писать правила?

– Конечно, можно! Я по крайней мере буду знать, чего он от меня хочет?

– Вы просто как кошка влюблены в вашего мужа и хотите, чтоб он беспрестанно вами занимался, – проговорила, улыбнувшись, Порохонцева.

– Я влюблена в моего мужа?

– Да; это movais ton,[14] говорят, но мы ведь, слава Богу, не большие барыни, и вы умница, что этого не слушаете.

– Я? Я… Я влюблена?

– Как кошка.

– Поздравляю вас с счастливым сравнением. Это сравнение не идет ко мне: я не кошачей породы.

– А царапаетесь?

– Потому что меня трогают.

– А вы хотите, чтобы он вас не трогал?.. Полноте врать, Мелания! Ваш муж, точно, виноват перед вами, но виноват тем, что дает вам слишком много воли.

– Скажете!

– Он резонирует с вами там, где должен бы просто сказать: “это так должно! Я так хочу”, – вот вы и мучитесь, и сочиняете себе напасти. Вы принадлежите к тем женщинам, которые непременно желают смотреть на мужа снизу вверх, а ваш Валерьян Николаич этого вам не устроивает: вот вы и несчастливы. Вас надо немножко в руках держать.

– Да вы ведь… я в самом деле напрасно с вами и говорю: у вас всегда женщина виновата.

– Конечно, напрасно: я это вам и прежде говорила.

– Вы сами женщина и всегда против женщин.

– Я против тех, кто не прав, кто виноват.

– Женщина против женщин! – воскликнула, презрительно пожав плечами, Дарьянова.

– Мужчины же бывают и обвинителями мужчин на суде и осуждают их, – отчего же женщине не быть справедливой, Мелания? За что вы отнимаете у нас право быть справедливыми?

– Мне нет до этого дела!

– Как нет дела?

– Так, нет, да и кончено. Женщина попрана, женщина унижена, у женщины нет прав, и я больше ничего знать не хочу.

– И вдобавок ко всему этому вы отнимаете у нее первое человеческое право: не уступать мужчине в чувстве справедливости! Ведь выходит, что я за женщин, – вы против них теперь. Но перестанем говорить об этом: я к вам пришла за делом: будьте милы, ссудите меня кой-чем вот по этой записочке, – я к вам через часок пришлю солдата; а сами дайте мужу ручку, да приходите вечером ко мне.

– Нет, простите, душка: я все пришлю вам, но сама не буду.

– У нас будет Туганов.

– Так что ж такое?

– Он такой умница, – его всегда хорошо слушать.

– Ну, Бог с ним: мне уж надоело слушать умников. – Порохонцева встала и, взявшись за свою шляпу, проговорила:

– Мне будет очень жаль, что я вас не увижу у себя.

– Не сердитесь, пожалуйста, chère Olga.

– Сердиться не имею права, но все-таки досадно. Вы украшенье наших бедных пиров.

– Ну, полноте!

– Конечно.

Дарьянова взглянула на себя искоса в зеркало и, проведя язычком по розовой губке, сказала: