Божества древних славян

Перкун призывается и в песнях, как защитник от врагов общественных, народных (в виде вражьих полчищ) или домашних (напр., в образе свекрови): «Греми, греми, Перкун, – восклицают в песне, – расколи мост на Двине, чтобы не приходили поляки и литовцы в мою отцовскую землю», или: «Перкуны, молнии, сокрушите мою свекровь!» В то же время представляют себе Перкуна и тихим и милостивым: «Тихо, тихо гремя, идет через моря Перкун; он не портит ни цвета черемухи, ни дела пахаря», или «Тихо, спокойно приближается Перкунс из-за моря; он не повреждает ни цвета ивы, ни истребляет и труда поселянина»[263]. Перкун жил в дубе. Вундерер, во время путешествия своего по Курляндии, в 1613 году, нашел в Мариенгаузене, вместо христианской церкви, языческий дуб, которому поклонялись латыши под именем Перкунова дуба[264].

Солнце (Saule), источник благодетельного света и тепла, почиталось и почитается до сих пор в многочисленных народных песнях латышей. Подобно Митре и Гелиосу, солнце едет по небу на конях; купая в море «своих плавучих коней», само оно, по словам латышской народной песни, сидит на горе, держа в руке «золотые вожжи».

«Когда солнце склоняется вечером, – говорится в другой песне, – оно ложится в золотую лодочку, когда солнце всходит утром, лодка остается, качаясь на море»[265].

Но с другой стороны, Солнце, по представлению латышей, далеко не похоже на того грозного воителя, мечущего копья и стрелы, пожигающего и поражающего врага, каковыми представлялись воображению южных народов олицетворения солнца, в лице Митры, Ареса, Аполлона, Марса; напротив того, Saule латышей есть добрая, заботящаяся о страждущих и сирых мать человечества: «взойди, солнышко, – взывают к нему, – просияй в комнату чрез окошечко: сиротинушка обувает ноги в темном уголку», или: «Поспеши, неизменяющееся солнышко, сжалься надо мной, сиротой; тебе часто случалось сжалиться над многими сиротами». «Взгляну я на солнышко, словно на свою матушку», – поется в другой песне, или: «Где ты медлило, солнышко, что рано не взошло? – Я медлило за горою, согревая сироту». «Согревай меня, теплое солнышко, у меня нет согревателя! Люби меня, милый бог (миль девинь), нет у меня любящего». Свет солнца вызывают в заговоре следующими наивными, дышащими деревенской простотой словами: «Засвети, солнышко! Засвети, солнышко! Надень белую сорочку, кинь грязную сорочку в море, – выколотят до бела ее морские девы серебряными валками»[266].

У жмуди, по свидетельству Лазиция, главным, верховным богом (deus omnipotens atque summus) был Auxtheias Vissagistis. Богом гроз, подателем влаги небесной, является Перкун (Регcunos), составляющий, очевидно, как бы одно лицо с Перкуной-Тете, или Матерью (Percuna Tete). Я упомянул уже выше о том, что латыши охотно олицетворяют явления природы в образе «матери» данного явления. Вспомним, что у латышей гром называется Перкуном, отсюда при имени Перкуны-Тете ни в каком случае не следует думать о каком-нибудь мифологическом родственном отношении ее к громовержцу Перкуну, который есть тот же образ, но лишь в мужском роде. Во время грома поселянин, по словам Лазиция, с открытой головой выносил на плечах своих, в поле, окорок и обращался к Перкуну: «Воздержись, Перкун, и не причини беды в моем поле, я же дам тебе за то этот окорок». Когда же гроза прекращалась, он сам съедал окорок, вероятно, в качестве жертвенной трапезы. Что касается Перкуны-Тете, то она, по словам Лазиция, признавалась «матерью молнии и грома»; она принимала к себе и купала усталое и запыленное солнце и на другой день отпускала его вымытым и блестящим. Такое наивно любовное отношение Перкуны к представителю главнейшего явления природы – небесного света, доказывает, что жмудь признавали в лице Перкуны, а следовательно и двойника ее – Перкуна, божество доброе, благодетельное, словом, представителя благотворной небесной влаги, способной омыть и освежить даже божественный лик солнца.

И жмудь, как и латыши, очевидно, боготворили солнце под собственным его именем, хотя оно и не приведено Лазицием в списке многочисленных поименованных им богов жмудских; в этом убеждает нас как только что приведенное определение деятельности богини Перкуны по отношению к солнцу, так и то, что даже утренние и вечерние лучи солнца получили олицетворение в образе богини Ausca[267]; разумеется, следовательно, и само солнце, ниспосылающее божественные лучи свои, не могло не иметь высокого божественного значения.