Божественная эволюция. От Сфинкса к Христу

Если мощь Мистерий блистала сквозь труды Эсхила и Софокла, мы больше не найдем ее следов в их известном противнике и наследнике Евприпиде. С минуты на минуту священные факелы, продливающие счастливый свет, погаснут, и мы осторожно войдем в мрак слепой судьбы, в которой светились только факелы страсти и красные огни Тартара. Откуда произошло это внезапное изменение? Его смысл обнаружить легко. Современник Титана-Эсхила и божественного Софокла, также поэт. имеющий манеру, приближению к ихней, и, быть может, в некотором качестве их превышающую своей трепетной чувственностью, удивительной чистотой своего стиля и искусным божеством своего воображения, Еврипид появился в другом мире, много лучше нашего, в первую очередь, своим духом и природой души, в мире античности. Он не только не имел никакого отношения к Элевсине, но был еще ревностным последователем Сократа, не имевшего права выступать публично и отказавшегося совершить посвящение, т.к., говорил он, он не хочет знать общеизвестные вещи под клятвой молчания. Сократ твердо верил и учил, что лишь один рассудок может надеяться на истину, и что только строгая логика, без помощи какой-либо другой дисциплины, неизбежно ведет к добродетели как к счастью. Он поворачивается спиной к античному видению, матери изначальной мудрости и всех античных религий; он игнорирует интуицию, создательницу синтетической философии; он в конечном счете смеется над вдохновением, источником поэзии и искусств. Спасение он видит только в наблюдении, в анализе и в диалектике. Из этого, истинно и дополнительно, как говорил Ницше, он является отцом непримиримого рационализма и современного позитивизма.

Итак, Еврипид, хотя он поэт, и поэт гениальный, наиболее фанатичный последователь этого учителя сомнения. Говорят, что он пишет только для этого единственного зрителя. Ибо Сократ ранее никогда не ходил в театр и пошел туда только ради того, чтобы послушать трагедии Еврипида. Какое утонченное удовольствие для него услышать хор персонажей своего ученика, воспроизводящего его силлогизмы, в которых разум чувствовал себя как в западне и парафразировал его разрушительный скептицизм; его лицо Силена расцветало, и глаз Циклопа светился перед этим спектаклем. Боги спускались с небес на своих золоченых колесницах и под красочными масками декламировали торжественные стихи. В их противоречивых речах неутомимый резонер видит Олимп упавшим в пыль и рассеявшимся во всей мифологической фантасмогории. Поэтому он горячо аплодирует этому пассажу из хора в «Ипполите»: «Конечно, когда провидение Богов накладывается на мою мысль, снимает с меня тревогу, но едва ли думающий — Я может быть им понят так, будто я отказываюсь видеть нищету и дела смертных».