с женщиной? — спрашивает Ананда у своего учителя. — Избегать ее вида. — А если мы все же ее когда-нибудь увидим? — Не разговаривать с ней. — А если мы все же заговорим с ней, то, Господин, что нам делать? — Тогда понаблюдайте за собой!» Однако, после долгих колебаний, Будда позволил буддистскому сообществу основать женские монастыри. Но он их почти не допускал в свой круг и не терпел их присутствия. В своей жизни он не нашел ни Магдалины, ни Марии из Вифании. В защиту чести индусских женщин справедливость требует добавить, что благотворительные учреждения буддистской направленности по большей части были делом рук женщин.
Как объяснить, что учение, настолько лишенное земных и небесных радостей, учение непримиримой нравственности столь обремененное как своим мистическим нигилизмом, так и негативным позитивизмом, учение, которое, с другой стороны, упразднило касты вместе с традиционной верой Индии в авторитет Вед и отменило брахманский культ с его пышными ритуалами, чтобы вместо них учредить сотни монастырей и армию нищенствующих монахов, обходивших Индию с чашкой в руке, как объяснить головокружительный успех такой религии? Он объясняется ранним перерождением Индии, вырождением арийской расы, смешавшейся с низшими расами и расслабившейся от лени. Он объясняется печалью народа, стареющего между усталостью от тирании и утомлением от рабства, народа без исторической перспективы и без национального единства, утратившего вкус к действию и никогда не имевшего чувства индивидуальности, за исключением ведических времен, когда белая раса господствовала во всей своей чистоте и силе[61]
. Надо добавить, что мгновенный триумф Будды в Индии меньше зависел от его философии, чем от его строгой морали, его глубокой работой над внутренней жизнью, которую он сумел внушить своим ученикам. «Шаг за шагом, кусочек за кусочком, час за часом, мудрец должен очищать свое «я», подобно тому как мастер очищает серебро. «Я», которому буддистская метафизика отказывает в реальности, становится здесь главным действующим агентом. Отыскать «я» становится целью всякого поиска. Иметь свое «я» в качестве друга есть самая настоящая, самая высокая дружба. Ибо «я» является защитой меня. Надо его держать в узде, как торговец держит свою благородную лошадь.»[62]. Наконец, из этой строгой дисциплины выделяется чувство свободы, о которой говорится с обаянием Франциска Ассизского: «Мы должны нуждаться лишь в том, что носим на самом себе, подобно птице, которая не имеет сокровищ и имеет при себе лишь крылья, которые уносят ее туда, куда она хочет». Наконец, из-за нежности своей души. Будда действительно был создателем религии милосердия и вдохновителем новой поэзии. Она выражалась в притчах, приписываемых учителю, и в более поздних буддийских легендах. Например, какая пронзительная и яркая метафора содержится в представлении о различных степенях эволюции душ. Физическая жизнь, сотрясаемая чувствами, сравнивается с потоком, над которым души стремятся приподняться для того, чтобы вдохнуть небесного света». Подобно тому, как в пруду, с белыми и голубыми лотосами существует еще многое под водой и вне ее, точно так же существуют разные души, одни — чистые, другие — нечистые. Мудрец — это тот, кто поднимается на водой и позволяет упасть своей мудрости на другие души, как распустившийся лотос усыпает своими розовыми капельками белые кувшинки, плавающие на поверхности реки».В возрасте восьмидесяти лет, когда Будда находился в одном из своих летних убежищ, в Белуве, он заболел и почувствовал приближение смерти. Тогда он подумал, о своих учениках: «Не следует, сказал он себе, входить в Нирвану, ничего не сообщив тем, кто заботился обо мне. Я хочу победить эту болезнь с помощью моей силы и вновь вернуть себе свою жизнь». И тогда болезнь Возвышенного прошла. И Будда сел в тени дома, который отвели для него. Его преданный ученик, Ананда, прибежал к нему, высказал свои опасения и добавил: «Я знал, что Блаженнейший не войдет в Нирвану, не объявив свою волю сообществу учеников. — Чего требует сообщество? — спросил Будда. — Я изложил свое учение. Я не хочу править общиной, Ананда. Предоставьте истине быть вашим светочем. Тот, кто теперь и после моей смерти является своим собственным светочем и своим собственным пристанищем, тот, кто не ищет другого пристанища, кроме истины, и идет к ней прямой дорогой, тот и есть мой ученик».