Божественная комедия. Чистилище

1. Как скоро три, четыре раза новый,[202]
Живой привет меж них обменен был, —
Вспять отступя, спросил Сорделло: – Кто вы?

4. – Еще к горе священной не парил

Сонм душ, достойный к той взнестись вершине,[203] —
Октавиан уж прах мой схоронил.[204]

7. Виргилий я, и лишь по той причине[205]

Лишен небес, что веровал в ничто.[206]
Так отвечал тогда мой вождь в кручине.[207]

10. Как тот, кто вдруг увидел вещь, во что

И верит он, и нет, пока он вникнул,
И говорит с собою: то! не то![208] —

13. Так и Сорделл: сперва челом поникнул,[209]

Потом, смиренно подойдя, ему,
Как раб, колена обнял и воскликнул:[210]

16. – О, слава всех латинян, ты, кому

Дано явить, сколь мощно наше слово![211]
Честь вечная и граду моему![212]

19. Чем заслужил виденья я такого?

Скажи, коль стою я речей твоих,
Из адского ль ты круга и какого?

22. – По всем кругам из царства скорбей злых,

Он отвечал, – прошел я, послан силой
Небесною и ей ведомый в них.

25. Бездействие – не действие – сокрыло

Мне Солнце то, к Нему ж парит твой ум,
Чей свет познал я поздно за могилой.[213]

28. Есть край внизу: он тьмой своей угрюм,[214]

Не казнями, и оглашен не воем
От мук, но вздохами от тщетных дум.

31. Там я с младенцами – с невинным роем,[215]

Попавшим в зубы Смерти, прежде чем[216]
С них первый грех омыт пред аналоем.

34. Там я с толпой, что не познав совсем

Трех добродетелей святых, признала
Другие все и следовала всем.

37. Но, если можешь, объясни, хоть мало,

На тот уступ как восходить должно,[217]
Где первое чистилища начало?[218]

40. И он: – Границ нам точных не дано:

Везде ходить я волен в этом бреге
И я твой вождь, насколь дозволено.

43. Но, посмотри, уж день почти на сбеге,

Нельзя стремиться ночью к вышине;
Подумай же и о благом ночлеге.

46. Есть души там направо в стороне;

Я к ним сведу тебя, коль ты согласен;
Тебе отраду могут дать они.[219]

49. – Как? – был ответ. – Мне твой совет неясен:

Другой ли кто претит на высоту
Всходить в ночи, иль самый труд напрасен?[220]

52. И по земле Сорделл провел черту

Перстом, сказав: – Смотри, лишь Солнце канет.[221]
За линию не переступишь ту.

55. Всем вверх всходящим здесь в отпор восстанет

Не кто иной, как мрак: ночная тень,[222]
Лишая сил, и волю в нас туманит.

58. Но нисходить на низшую ступень

И вкруг горы блуждать и в мгле здесь можно.[223]
Пока в плену у горизонта день.[224]

61. Тогда владыка мой, почти тревожно:

– Веди ж, – сказал, – туда, где нам приют
Отраду даст, коль говоришь неложно.

64. Мы недалеко отошли, как тут

Я выемку на склоне вдруг приметил.
Как здесь у нас долины гор идут.

67. – Пойдем туда, и там, – Сорделл заметил, —

Где из себя долину круть творит,
Дождемся дня, – и станет мир весь светел.

70. Был путь меж гор и плоскостью прорыт;[225]

Змеясь, привел он нас на край раздола.
Где больше чем в полкруга он открыт.[226]

73. Сребро и злато, пурпур, блеск с престола.

Гебен индийский с лоском дорогим,[227]
Смарагд чистейший в миг его раскола,[228] —

76. Пред блеском тем цветов и трав, каким

Сверкал тот дол, – все уступало в цвете.
Как меньшее перед своим большим.[229]

79. И там природа не цветы лишь эти,

Но ароматов тысячи смешав,
Творила нечто, нет чего на свете.[230]

82. «Salve, Regina!» меж цветов и трав[231]

Сидевшие там духи пели в хоре,[232]
Не вознося наверх венчанных глав.

85. – Пока не сел остаток солнца в море,[233]

Так мантуанский вождь наш начал нам:[234] —
Не пожелайте быть в их общем сборе.

88. Отсель с горы удобней будет вам

Все лица их узнать и выраженья.
Чем в дол спустившись к ним. – Сидящий там[235]

91. Всех прочих выше, с видом сожаленья

О том, что в мире долгом пренебрег,
Не отверзающий и уст для пенья,[236] —

94. Был император Рудольф, – тот, кто мог

Спасти Италию, чьи раны вскоре
Не заживут, среди ее тревог.[237]

97. А тот, что ищет утолить в нем горе,

Владел страной, откуда ток в горах
Молдава в Эльбу мчит, a Эльба в море:[238]

100. То – Оттокар; он даже в пеленах[239]

Разумней был, чем сын его брадатый.
Злой Венцеслав, что губит жизнь в пирах.[240]

103. Курносый тот, беседою занятый

С своим соседом, чей так кроток лик.[241]
В грязь затоптал цвет лилии измятый:

106. Смотрите, в грудь как бьет себя старик! —

Другой же с ним, как видите, к ладони
Щекой, вздыхая, как на одр, поник:

109. Отец и тесть то сына беззаконий[242]

Во Франции: он так им омерзел.
Что мысль о нем причина их мучений.[243]

112. А тот, который с виду так дебел,

Поющий в лад вон с Клювом тем орлиным,[244]
Был препоясан славой добрых дел.

115. И если б трон за ним был занят сыном,

Тем юношей, что сзади, – чести дух[245]
Из чаши в чашу тек ручьем единым, —

118. Чего нельзя сказать о прочих двух:

Джьяком и Федериг имеют троны,
Но лучший жар наследья в них потух.[246]

121. Людская честность редко без препоны

Восходит в ветви: воля такова[247]
Всех Дателя, – почтим Его законы.

124. Тот Клюв орлиный пусть мои слова,

И этот Пьеро, примут одинако.
Поправ Прованс и Пулии права![248]

127. Да! столько семя благородней злака,

Что Беатриче с Маргаритой вряд
С Констанцией сравнятся славой брака.[249]

130. Но вот король, к ним не вошедший в ряд:

То Генрих Английский, друг жизни стройной;[250]
В ветвях своих он лучший видит сад.[251]

133. Сидящий ниже всех и взор спокойный

На них подъемлющий – Гюльельм маркиз,
Из-за кого александрийцев войны.[252]

136. В скорбь ввергли Монферрат и Канавиз.