Божественная лодка

— Ну ладно, давай, — замялась я.

— Что «ну ладно, давай»?

— … Ничего.

— Ну всё, решили! — сказала мама и довольно заулыбалась. — Приходи ровно к двенадцати в музыкальную студию.

Она допила кофе и встала. Я кивнула: «Поняла».

Я и сама знаю, что это ненужная тревога, но когда мне покупают какую-нибудь вещь, я всегда беспокоюсь из-за денег. Мама всегда смеётся, что у нас достаточно денег на наши повседневные расходы, и успокаивает, чтобы я не переживала. Да и сама я знаю, что на моё имя заведён счёт в банке, и на нём есть деньги. Но почему-то моё беспокойство не проходит.

Деньги, банковскую книжку и личную печать мама хранит в маленькой чёрной сумочке, с которой ходят в театр или на банкеты. Всё в одном месте, чтобы в случае землетрясения или пожара можно было сразу вынести. Она говорит, что её подарил Момои. Очень красивая бархатная сумочка, вся расшитая бисером.

Однажды мама сказала:

— Думаю, что ни на какие банкеты я уже с ней не пойду! — При этом выражение её лица показалось мне таким грустным, что у меня аж мороз по коже пробежал.

— Ну, я пошла! — сказала мама, закончив собираться на работу. — Не забудь потом двор полить.

— Хорошо.

Я посмотрела ей вслед. Мамина фигура. Её запах, в котором смешался запах сигарет, ванильного геля для душа и аромат духов.

— Соко, не забудь, в двенадцать!

Когда она закрыла дверь, я ещё немного постояла в коридоре.

Глава седьмая Пруд Убагаикэ (Знаки прошлого) [9]

Я сижу на татами, вытянув ноги, пью эспрессо и жду, когда Соко вернётся из школы. Сегодня понедельник, а по понедельникам у меня выходной. Во дворе, примыкающем к нашему балкону, сорняки растут в своё удовольствие. Сквозь дверную сетку осенний ветер приносит запах уставшей земли. Открытая балконная дверь всегда раздражает Соко. Дело в том, что сетка местами порвана, и в дырки залетают комары.

За окном сентябрь. Я закрываю глаза и ловлю краешками век слабое тепло солнца, уходящего на запад…

— Говоришь, хочешь сбежать? Но куда? — я вспоминаю, как тогда спросила Его.

— Не знаю, — ответил он.

— Мне можно с тобой? — спросила я снова.

На его лице появилось раскаяние.

— Прости, я не хотела… — от волнения я сама стала извиняться. Я не хотела, чтобы из-за меня у него были неприятности, не хотела видеть его несчастным. Был душный вечер. Мы пришли в парк Кита-но-мару [10], весь пропитанный запахом зелени. Он крепко обнял меня. Прижав меня к себе, он замер. Потом тихо произнёс: «Прости за всё!» Потом вдруг резко отпрянул от меня, посмотрел мне в глаза и сказал:

— Я обязательно вернусь… Я обязательно вернусь! Я разыщу тебя. Где бы ты ни была.

У него была жена, а я была замужем за Момои. Его музыкальный магазинчик был закрыт на затянувшийся отпуск. Положение было абсолютно безвыходным, «просто хоть в петлю лезь», и «ему посочувствовали бы сейчас даже бездушные кредиторы». Он объяснял мне всё это, странно улыбаясь, с каким-то осунувшимся лицом. Я смотрела на него и понимала, что не могу ничего для него сделать. Это было двенадцать лет назад. Мне было всего двадцать пять…

Я встала и пошла на кухню. Взяла сигарету и закурила. Оттого, что я резко зашла в прохладное и полутёмное место, я сразу же ощутила кожей прикосновение холодного воздуха. Стоя босиком на полу, я почувствовала, какой он холодный, кое-где тяжело скрипит. Днём дома смертельно тихо.

Уже шестой час, а Соко ещё нет. Последнее время она всё время задерживается. То, что она поздно приходит домой, означает, что у неё появились друзья, и я, наверное, должна радоваться за неё.

Я включила радио и достала из холодильника банку пива.

Вчера мы с Осита-сан закончили изучение «Школы игры на фортепиано» Бургмюллера. Последняя пьеса из этого сборника — «Всадница». Эта пьеса написана в лёгком пружинистом темпе. Осита-сан села, ровно распрямив спину. Её руки, сухощавые и тонкие, с бесчисленными складочками, с провисшей прозрачной кожей и бурыми крапинками были красиво поставлены. Она сыграла очень бегло, правда, два раза запнулась, но в хорошем темпе, выдержав сложный ритмический рисунок. Когда она закончила играть, я взяла карандаш и в нотах нарисовала круг, а рядом написала «Fabulous!» (Превосходно!). Так когда-то давно Момои писал в моих нотах.

Вообще-то он меня никогда не хвалил. Я заслужила от него такую оценку всего два раза, на четвёртом курсе в университете.

•

Перешагнув через лавку, сделанную из распиленного пополам ствола дерева, мы с Синобу Нумата присели, и он стал играть на блок-флейте пьесу, которую мы учили в школе: «Зимнее путешествие». Он старался, дул во все щёки, и от этого его круглое, со светлой кожей лицо казалось ещё круглее. Синобу наклонил голову вниз, и я заметила, какие у него длинные брови. Он зажимал отверстия кончиками пальцев, и видно было, что под ногтями у него скопилась грязь, хотя сами ногти были коротко подстрижены.

— У тебя уже здорово получается! — сказала я, подождав, пока он доиграет до конца.