Божественная лодка

На двери квартиры, где мы жили с Момои, висела табличка с другой фамилией[47]. Я развернулась, прошла немного вперёд и оказалась перед домом, где жила мама Момои. Вот и табличка с его фамилией. Старый маленький дом в японском стиле.

— Кто там?

Голос в домофоне был незнакомый. Это был не Момои и не моя бывшая свекровь. Мне захотелось развернуться и убежать, и я с трудом нашла смелости ответить:

— Меня зовут Нодзима. Скажите, пожалуйста, здесь живёт Момои-сэнсэй?

Ещё немного, и я упаду в обморок… Сколько раз я входила в этот дом? Я помнила, что за оградой, во дворике росло мандариновое дерево и стоял водопроводный гидрант. На веранде было полно коробок. Дорожка от калитки до входной двери вымощена крупными плоскими камнями. Возле входной двери стояла узкая высокая подставка под зонтики.

— Одну минуточку, я открою, — сказал голос.

Совершенно независимо от моего желания память воскресла. Ноги перестали слушаться. Перед глазами пронеслись обрывки нашей с Момои семейной жизни, очень странной, но не несчастной.

Послышался звук шагов — приближался кто-то в шлёпанцах. Двери калитки открылись — передо мной стоял Момои.

— Вот не ожидал!

Он полысел, но выглядел худощавым и подтянутым.

— Извините, что долго не давала о себе знать. — Я вежливо поклонилась.

— Какая неожиданность! — снова повторил он.

Я прошла в гостиную, обставленную по-европейски, и меня угостили кофе, приготовленным по вкусу Момои: крепким и чуть кисловатым. Кофе подала женщина лет 35–40, которую Момои коротко представил: «Это — моя жена». Из его рассказа я узнала, что мама его умерла десять лет назад, и я поставила в её честь поминальное благовоние у домашнего буддийского алтаря.

— А как сложилась твоя жизнь? Как твой ребёнок?

Момои сказал «твой ребёнок»… Я не знаю, то ли потому что здесь присутствовала его новая жена, то ли просто забыл имя Соко.

В комнате было открыто окно, ветра совсем не было, но внутри было удивительно прохладно.

— Однако я совсем не ожидал тебя увидеть!.. Наша гостья ещё со студенческих времён была способна на экстравагантные поступки, — сказал Момои своей жене. — Как ты знаешь, одно время мы были женаты, но однажды она неожиданно исчезла…

Какого труда мне стоило улыбнуться. Целых шестнадцать лет… Это, оказывается, такой долгий срок!

В душе я попросила у Момои прощения. Думала, что встретившись с ним, поняв, что он простил меня, я смогу переехать в Токио.

«Уже, действительно, хватит…» — допивая крепкий кисловатый кофе, я вспомнила эти слова отца.

Мы были уже в прихожей, когда Момои, будто пользуясь удобным случаем, сказал:

— Да, чуть не забыл! Это было довольно давно, но Тот мужчина однажды заходил сюда. Не помню, как он представился…

Я в этот момент надевала туфли и почувствовала, как моё сердце остановилось.

— Когда это было?

Мне ответила его жена:

— Точно более десяти лет назад. Это случилось, когда была ещё жива свекровь.

— Он разыскивал тебя, но я не знал, куда ты уехала… — произнёс Момои.

Более десяти лет назад…

Я закрыла глаза и попыталась остановить нахлынувшие мысли — сейчас нельзя было об этом думать.

— Извините, что пришла так неожиданно, — поклонилась я, уходя.

Значит, он приходил более десяти лет назад… Приходил сюда. Искал меня…

И что теперь? Куда он поехал дальше?

•

Мы с мамой вернулись в Дзуси.

Я так соскучилась по Дзуси! Здесь так просторно дышится, всё рядом, еда такая вкусная… Мы купили сасими[48] в рыбной лавке по соседству со станцией. В знаменитой кондитерской «Нагасима», где продают традиционные японские сладости, купили мармелад «мидзу-ёкан»[49].

Мама не задала ни одного вопроса ни о Токио, ни о своём доме, ни о своих родителях.

— Тебе понравилось? — Это всё, что она спросила.

— Я пока не поняла, — честно ответила я.

Мама засмеялась:

— Да, естественно. Ты ведь только что познакомилась с ними. Не стоит специально стараться привыкнуть к ним, — добавила она.

Почти весь месяц мы не спеша укладывали вещи, готовились к переезду. Иногда ходили в гости в «Хару». Обедали там или пили чай.

По утрам, когда была хорошая погода, мы ходили гулять на берег моря.

Часто днём мама отлынивала от сборов и играла на пианино. Однажды она даже заплакала, пока играла.

— Знаешь, жизнь — очень жестокая штука, — сказала она, когда я спросила, почему она плачет. У неё были грустные глаза, а на губах улыбка.

— Но ведь надо двигаться вперёд… — сказала я.

— Это точно! — ответила мама. Так же грустно, но с улыбкой на губах.

В конце августа я вернулась в общежитие. Как приехала, сразу написала маме письмо. Вот оно: