Божественная охота

Вид природы подействовал на взбудораженного бога умиротворяюще. Он вдохнул полной грудью утреннюю свежесть и почти не спеша, то есть быстрым шагом, двинулся по широкой дорожке, выложенной белыми плитками, к виднеющемуся невдалеке зданию из белого гранита с небольшими вкраплениями серого и голубого тарцита. Изящные очертания строения радовали глаз не меньше прелести сада. В очаровательном, пусть и слишком милом на взгляд молодого бога саду было красиво и веяло чем-то неуловимо знакомым.

«Не иначе как у Лейма очередной острый приступ романтичности. Приятное местечко для мечтаний он выбрал, – весело подумал Элегор и самоуверенно решил: – Ну ладно, пусть еще немножко погрезит, а там уж я его уговорю встряхнуться и чего-нибудь учудить!»

Наслаждаясь прогулкой, незваный гость пересек сад, и, только подойдя к распахнутым воротам с литыми обвившимися вокруг серебряных прутьев розами-лианами, Элегор сообразил, почему несмотря на то, что он никогда тут не был, место что-то ему напоминало. От него веяло силой Элии! И в самом эпицентре этой силы сейчас находился Лейм. Герцог чертыхнулся и застыл на пороге церкви богини любви, единственным посетителем коей сейчас и являлся юный принц.

Конечно, для Элегора не были секретом чувства, которые друг питал к принцессе Элии. Бедолага Лейм частенько выплескивал на голову Гора романтический бред, включавший в себя немало восторженных описаний неземной прелести, ума и прочих уникальных достоинств богини любви. Принц обожал свою кузину. Чувство это столь прочно пустило корни в его романтической душе, что никакие терапевтические процедуры, проводимые Элегором (рассказы о том, какая Элия стерва, меняющая кавалеров даже чаще, чем Энтиор туалеты, знакомства с многочисленными красотками, головокружительные приключения) не могли потушить огонь любви в сердце юного романтика.

Герцог видел, как страдает друг, сочувствовал ему и злился на невозможность что-либо изменить. Ему оставалось только скрипеть зубами, когда лучезарный свет истового фанатика вспыхивал в зеленых и обыкновенно спокойных глазах Лейма, если он говорил или думал о принцессе, а ее образ всегда был с принцем наяву и во сне.

Некогда Элегор пробовал скандалить с Элией, требовал привести кузена в чувство и перестать издеваться над парнем, но проклятая баба заявила, что чувства, которые питает к ней Лейм – его личное дело, и вмешиваться она не станет, вернее, станет только в том случае, если без этого никак нельзя будет обойтись. Дворянин плюнул и больше сию тему в беседах с леди Ведьмой не затрагивал, разочарованно решив для себя, что женщина, будь она даже самой распрекрасной и могущественной на Уровне, к тому же способной получить любого приглянувшегося мужика, все равно останется зловредной бабой, которой проще удавиться, чем выпустить из когтей угодившую в них жертву. А вся мораль на тему нежелательности насильственного воздействия на душу выдумана для оправдания собственнического инстинкта.

И хоть Элия помогать Лейму отказалась наотрез, со временем Элегор начал робко надеяться, что друг перебесится, повзрослеет и найдет себе какой-нибудь другой, более подходящий предмет для воздыханий – или уж сразу несколько предметов. А с недавних пор герцог даже начал верить, что тот славный миг недалек, потому что в беседах Лейм все реже и реже выражал влюбленные восторги, если речь заходила о кузине, и сам этой темы не поднимал. Словом, Элегору казалось, что надежда на выздоровление есть! Но, как водится, чем слаще надежда, тем горше предстоит разочарование.

Только теперь до герцога дошло, что бедолага Лейм, устав спорить с другом по поводу своей обоже, просто замкнулся и перестал поверять Элегору сердечные тайны. Несчастный принц не только не выздоровел, куда там! Болезнь прогрессировала! Наглядным доказательством сей трагедии стал сам Лейм, преклонивший колени пред алтарем со свежими розами, посвященными богине любви. И поза, и горящий нежной страстью взор, и пылкий бред, слетающий с уст бога, – все было свидетельством вопиющей ошибки герцога.

Пока Элегор обдумывал факт абсолютности своего поражения, Лейм, безгранично счастливый в собственном безумии, пребывая в молитвенном экстазе, выхватил из ножен на поясе узкий кинжал и, отхватив длинную прядь черных волос с виска, благоговейно возложил ее на алтарь любви к свежим розам, устилавшим белый мрамор. В тот же миг приношение вспыхнуло сине-серебристым светом и исчезло. Жертва была благосклонно принята. Восторженный принц со слезами умиления на глазах рассыпался в пылких благодарностях незримому предмету своего обожания.

В груди Элегора возгорелось неистовое пламя бурного негодования, замешенного на сочувствии другу, угодившему в старую как мир ловушку, злости на Элию и вообще на всех женщин, воображающих, что могут крутить мужчинами так, как им заблагорассудится, и сводить их с ума.