Божественная власть, церковная иерархия и духовный авторитет в раннехристианской латинской традиции

Богословские расхождения между Маркеллом и евсевианами действительно были существенными. Маркелл учил об одной ипостаси Отца и Божественного Логоса[73] и отрицал вечность царства Христова[74]. Кроме того, его обвиняли в том, что он считал возможным использовать имена «Сын» и «Христос» по отношению к Логосу только в Его воплощенном состоянии[75]. Евсевиане же отстаивали учение об ипостасных различиях Лиц Пресвятой Троицы, рассматривая Сына Божия как совершенный образ Бога Отца. В то же время учение о единстве Троицы в евсевианском богословии оказывается неразвитым[77]. Хотя евсевиане прямо не критиковали постановления Никейского собора, их триипостасная триадология была уязвима для критики со строго никейских позиций, чем и не преминул воспользоваться Маркелл Анкирский. Как и свт. Афанасий, он представил себя перед лицом италийского епископата как защитник никейской веры, несправедливо обвиненный в ереси подлинными еретиками—евсевианами[78]. Следует отметить, что папа отнесся к Маркеллу с определенной долей осторожности[79]. Он не оспаривал богословское значение выдвинутых против анкирского епископа обвинений, но посчитал их ложными, после того как Маркелл представил ему свое исповедание веры[80].

В полемике между папой Юлием и восточными епископами были затронуты также некоторые экклезиологические проблемы. Дошедшие до нашего времени свидетельства показывают, что получившая развитие в историографии интерпретация конфликта Юлия с евсевианами как столкновения апостольского и имперского принципов церковной организации лишена всяких оснований[81]. Евсевиане не формулируют в ходе спора какой-либо специфической «имперской экклезиологии», а, напротив, придерживаются апостольской: они обращают внимание папы на то обстоятельство, что учителя веры пришли в Рим с Востока , поэтому у него нет оснований превозноситься над восточным епископатом[82]. Римская Церковь в лице ее предстоятеля, по их мнению, неоправданно присваивает себе особые прерогативы, рассматривая себя как «пристанище апостольского попечения» и «первоначальную митрополию благочестия» [83]. Евсевиане также подчеркивают незыблемость решений всех законно созванных соборов и отрицают право папы инициировать их пересмотр[84].

В послании папы Юлия также отсутствует критика какой-либо «имперской экклезиологии», и он не пытается приписать ее своим оппонентам. Его понимание иерархии церковных кафедр и собственного авторитета основано на идее апостольского преемства. При этом в тексте Юлия отсутствует идея уникальности статуса Римской Церкви и ее основателя – ап. Петра – как таковая. Папа подчеркивает, что пострадавшие в ходе арианских споров церковные общины Востока имеют апостольское происхождение: «Ибо страдали не малые какие Церкви, но те, которыми лично управляли апостолы» ( , ’ ’ ), поэтому связанные с ними конфликты не могут быть разрешены без привлечения западного епископата и, в особенности, римского епископа. В первую очередь это касается Александрийской Церкви, в отношении которой, по утверждению папы, существовал обычай : «Прежде писали к нам и здесь уже решалось, кто прав» ( , ). Сам Юлий возвещает то, что принял от ап. Петра ( , ) – очевидная ссылка на локальное предание Римской Церкви. Упоминает он и Павловы постановления[85]. Экклезиологическая модель, представленная в послании Юлия, оказывается фактически тождественной сформулированной более чем на столетие ранее концепции св. Иринея Лионского и Тетуллиана[86]: иерархия локальных Церквей определяется их происхождением – апостольские Церкви обладают особым авторитетом как хранительницы апостольского предания. Римская Церковь основана ап. Петром, поэтому ее епископ имеет право говорить от его лица, однако апостольские Церкви Востока также обладают особым значением. В то же время, в отличие от св. Иринея, папа Юлий делает акцент не на вероучительных[87], а на дисциплинарных аспектах апостольского предания[88].