Божественная Зефирина

Казалось, что Пелажи, лежавшая с полуоткрытым, как бы застывшим в гримасе ужаса ртом, хотела даже из-за порога смерти предупредить Зефирину о страшной опасности.

– Что ты мне хотела сказать вчера вечером? О, моя бедная Пела… они хотели помешать тебе говорить! – всхлипывала Зефирина.

Не опасаясь заразиться, она целовала и судорожно сжимала руки той, что так лелеяла ее. Внезапно Зефирина вздрогнула. Какое-то блестящее зерно выпало из застывших пальцев Пелажи. Хотя Зефирина почти ослепла от слез, она все же взяла эту маленькую штучку и подняла повыше, чтобы рассмотреть при свете свечей. Это был рубин, оправленный в золотой кружок – безобидный брелок, который мог бы служить уликой какого-нибудь преступления, если таковое было совершено…

Зефирина быстро спрятала камень в платок, который тут же сунула себе за корсаж.

– Давайте побыстрее, моя маленькая Зефи, господин маркиз взбешен, он очень сердится на вас!

Это был храбрый Ла Дусер. Более смелый, чем все остальные, он пришел за девушкой.

Когда они спускались на первый этаж, гигант рассказал Зефирине, что произошло: когда в замке все проснулись, Пелажи, уже очень больная, не смогла подняться. Несмотря на то что маркиз призвал к ее изголовью своего собственного врача, Пелажи умерла к вечеру, не приходя в сознание.

«Я чувствовала, что произойдет несчастье», – подумала Зефирина, утирая слезы, заливавшие ей щеки.

– Так вот, барышня Зефирина, не надо вам кидать крысу в этот пряный отвар… Клянусь тремя волосками Святого Фирмена, она на небесах, наша госпожа Пелажи… Слово чести Ла Дусера, очень печально видеть кончину других… тем более, если подозревают эпидемию!

Зефирина посмотрела на Ла Дусера. Оруженосец, казалось, был совершенно искренен и верил в то, что Пелажи умерла естественной смертью.

С благоразумием и хладнокровием, удивительным для молодой девушки, Зефирина обдумывала сложившееся положение: ее бедная Пелажи умерла, не открыв своих подозрений. Что, в сущности, она знала? Кормилица сказала либо слишком много, либо слишком мало. Зефирина чувствовала, что не должна позволять себе предаваться горю и что гнев – плохой советчик. Лучшая ученица брата Франсуа совершила большую ошибку, даже глупость, публично обвинив свою мачеху. Если мачеха была опасной преступницей, то Зефирина должна была действовать крайне осторожно, чтобы сорвать с нее маску. Если же, напротив, «эта Сан-Сальвадор» была всего лишь мачехой, не причастной к смерти Пелажи, а только желающей устроить брак с богатой невестой для своего отпрыска, лишенного всякого состояния, то Зефирина знала, что уже смогла парировать удар.

Обдумав все это, Зефирина придала подобающее выражение своему лицу, чтобы вновь появиться в вестибюле. Роже де Багатель, белый от ярости, встретил ее такими словами:

– Вы произнесли ужасное обвинение! Я приказываю вам, мадемуазель, с раскаянием просить прощения, или я никогда в жизни не пожелаю вас больше видеть!

Зная свою дочь, маркиз приготовился к взрыву негодования или к неистовому сопротивлению, поэтому не смог скрыть удивления. Кроткая, как ягненок, Зефирина подошла к диванчику, на котором приходила в себя донья Гермина.

– Простите меня, матушка, – сказала Зефирина громким и внятным голосом… – Я не знала, что говорю. Я только что помолилась над моей бедной Пелажи. Хотя я и не лекарь, но вполне осознала, что, несомненно, речь идет об обычной злокачественной лихорадке.

Черные глаза доньи Гермины пытливо вглядывались в лицо Зефирины, чтобы прочесть на нем истину. Зефирина начала свою речь, потупясь, с выражением точно рассчитанной невинности. Теперь она подняла глаза.

Какое-то короткое мгновение мачеха и падчерица смотрели друг на друга, стараясь угадать чувства друг друга.

– Охотно прощаю вас, бедное дитя, и искренне соболезную вашему горю. Мы все очень любили нашу добрую Пелажи… Так давайте просто вознесем молитвы, чтобы десница Господня не поразила наш дом и нашу страну, словно бич Божий!

Донья Гермина была великолепна в своем достоинстве и в своем сдержанном горе.

«У меня нет никаких доказательств… Уж не злобное ли я чудовище, что обвиняю эту женщину… жену моего отца!» – подумала Зефирина.

– Хорошо, пойдите соберите ваши вещи, Зефирина. Вы познакомитесь с местами, где родились. На рассвете мы уезжаем в Сен-Савен, чтобы дышать там более чистым воздухом! – сказал Роже де Багатель, явно испытав облегчение от того, что добрые отношения между женой и дочерью были восстановлены.

Лакеи, служанки и девушки с кухни, как и хозяева, торопившиеся покинуть эти места, отравленные эпидемией, уже сносили по лестнице короба, закрывали сундуки, убирали посуду и драпировки, которые понадобятся в старом замке, где никто не жил последние пятнадцать лет.