Божественное пламя

Фессалу было сейчас около сорока, он находился в зените своих дарований и славы. Достаточно многоликий, чтобы выступать в любой маске, от Антигоны до Нестора, он, как и прежде, особенно гремел в героических ролях. Только это от него и требовалось. Он только что снял маску, и на лице его отразилось живейшее сожаление, когда он увидел Александра: за время своего отсутствия наследник сильно изменился. До Фессала доходили слухи; он постарался дать Александру понять как можно яснее, что его собственная преданность не поколеблена.

Покинув театр, Гефестион отлучился, чтобы провести час со своими родителями, приехавшими в город на праздник. Когда он вернулся во дворец, то оказался в центре урагана.

Комната Александра была полна его друзей, все говорили одновременно: негодуя, намекая, тут же строя заговоры. Увидев Гефестиона в дверях, Александр вырвался из толпы, подбежал к нему и, схватив за руку, прокричал прямо в ухо новости. Ошеломленный его яростью, Гефестион что-то сочувственно пробормотал; разумеется, он должен был услышать это от царя, разумеется, к нему отнеслись пренебрежительно. Истина постепенно сложилась из разрозненных слов: Александр поверил, будто таким образом Филипп подтверждал, что Арридей принят им как наследник македонского престола. Олимпиада была в этом убеждена.

«Я должен увести его отсюда», — подумал Гефестион, но не осмелился даже на попытку. Александр горел, словно в лихорадке, юноши — вспоминая его победы, проклиная неблагодарность царя, предлагая нелепые советы — чувствовали, что необходимы Александру, и не собирались его оставлять. От Гефестиона он хотел того же, чего и от всех остальных, только с большим нетерпением. Безумием было бы перечить ему сейчас.

«Иллирия, — думал Гефестион. — Это как болезнь, от которой он не может оправиться. Позднее я поговорю с ним».

— Что это за женщина? — спросил он. — Она знает, что просватана за недоумка?

— А ты что думаешь? — сказал Александр, его ноздри раздувались. — Что за человек ее отец? — Его брови сошлись, он задумался, потом начал мерить шагами комнату. Гефестион распознал пролог близящегося действия.

Шагая за Александром по пятам, не обращая внимания на приметы опасности, Гефестион сказал:

— Александр, это не может быть правдой, если только царь не сошел с ума. После того как он сам был выбран царем, потому что македонцы не хотели признать ребенка? Как бы он мог думать, что они признают слабоумного?

— Я знаю, что он делает. — Казалось, от него исходили волны сухого жара. — Арридей всего лишь затычка, пока Эвридика не родит мальчика. Это работа Аттала.

— Но… но подумай! Этот мальчик еще даже не родился. Потом нужно время, чтобы он вырос. Скажем, восемнадцать лет. А царь — солдат.

— Она опять беременна, ты не знал?

«Если дотронуться до его волос, — думал Гефестион, — можно будет, наверное, услышать треск».

— Царь не может считать себя бессмертным. Он отправляется на войну. Как он думает, что случится, если он умрет в ближайшие пять лет? Кто тогда, если не ты?

— Если только он меня не убьет. — Александр произнес эти слова как нечто привычное.

— Что? Как ты мог в это поверить? Собственного сына?

— Они говорят, я ему не сын. Что ж, тогда я должен позаботиться о себе сам.

— Кто так говорит? Уж не имеешь ли ты в виду эту пьяную болтовню на свадьбе? Думаю, говоря об истинном наследнике, Аттал всего лишь хотел сказать, что в нем будет македонская кровь с обеих сторон.

— О нет. Сейчас говорят другое.

— Послушай. Давай пройдемся. Поохотимся, например. Обсудим все после.

Быстро оглянувшись, чтобы увериться, что никто больше не слышал этих слов, Александр отчаянно пробормотал:

— Спокойствие, спокойствие.

Гефестион отошел к остальным, и Александр снова заметался по комнате, как волк в клетке. Внезапно он повернулся к ним и сказал:

— Я с этим справлюсь.

Гефестион, привыкший всецело доверять этим ноткам решимости в голосе Александра, мгновенно ощутил приближение катастрофы.

— Посмотрим, — сказал Александр, — кто выиграет от этой помолвки. — Его друзья, в точности как хор в трагедии, стали умолять его открыться. — Я пошлю в Карию, чтобы рассказать Пиксодару, какого рода сделку он заключил.

Раздались рукоплескания. Все сошли с ума, думал Гефестион, весь мир обезумел. Перекрывая шум, моряк Неарх выкрикнул:

— Ты не можешь этого сделать, Александр. Мы проиграем войну в Азии из-за тебя.

— Ты мог бы дать мне закончить, — огрызнулся Александр. — Я предложу его дочери себя.

Когда до них дошел смысл этих слов, воцарилось молчание. Потом Птолемей сказал:

— Сделай это, Александр. Я поддержу тебя, вот моя рука.