Божественное пламя

— Мы могли бы взять ее сами, — сказал Геромен негодующе, — убрав Филиппа с дороги. Что ты так мечешься: ты глава клана или наша старшая сестра? Нам предлагают вернуть отцовское царство, а ты лишь кудахчешь, как кормилица, когда ребенок начинает ходить.

— Она не дает ребенку разбить себе голову. Кто нам это предлагает? Афинянин, который бежит, как козел, при запахе крови. Дарий — узурпатор, под которым шатается трон; у него достаточно проблем и без этой войны. Ты думаешь, они заботятся о нас? Более того, ты думаешь, они знают, с кем нам придется иметь дело в семье Филиппа? Разумеется, нет; они думают, это испорченный мальчишка, который вошел в доверие из-за побед, одержанных для него другими. Афинянин постоянно повторяет это в своих речах. Но мы знаем. Мы видели парня в деле. Тогда ему было шестнадцать, а голова тридцатилетнего, и уже прошло три года. Еще месяца не минуло, как я был в Пелле, и говорю тебе, опального или нет, поставь его на поле боя, и люди пойдут за ним куда угодно. Можешь мне поверить. Способны ли мы сражаться с армией царя? Тебе известен ответ. Итак, участвует он в этом деле, как говорит афинянин, или нет? Вот в чем вопрос. Эти афиняне, они родных матерей продадут в публичный дом, если цена окажется подходящей. Все зависит от мальчика, а у нас нет доказательств.

Геромен отщипнул ветку ракитника, проросшего между камнями, и угрюмо хлестнул ею по стене. Александр задумчиво нахмурился, глядя на восточные холмы.

— Две вещи мне не нравятся, — продолжал он. — Первое: его закадычные друзья в ссылке, некоторые не дальше Эпира. Мы могли бы встретиться в горах, и никто не узнал бы об этом. Тогда бы все стало ясно. Зачем посылать посредника, человека, которого я никогда не видел рядом с ним, зачем доверять чужому свою голову? И второе: он слишком многое обещает. Вы с ним встречались. Подумайте.

— Сперва мы должны подумать, — сказал Аррабай, — тот ли он человек, который сможет это сделать. Не все бы смогли. Думаю, он бы смог. И он в скверном положении.

— И если он незаконнорожденный, как говорят, — вставил Геромен, — тогда это будет опасно, но не кощунственно. Думаю, он сможет это сделать и сделает.

— Я все равно утверждаю, что это не в его духе, — сказал Александр. Он проворно вытащил из волос вошь и раздавил ее большим и указательным пальцами. — Вот если бы это была его мать…

— Сука или ее отродье, можешь быть уверен, что они заодно, — сказал Геромен.

— Мы этого не знаем. Что мы знаем наверняка: новая жена опять носит ребенка. И говорят, Филипп отдает дочь за царя Эпира, так что тому придется стерпеть, если ведьму вернут ему. Теперь подумай, кто из них не может ждать. Александр может. От семени Филиппа родятся девочки, это все знают. Даже если Эвридика разродится мальчиком, царь, пока жив, может говорить, что ему угодно, но, если он умрет, македонцы не примут наследника, не способного сражаться; ему следует это знать. Но Олимпиада — совсем другое дело. Она ждать не может. Копни поглубже, и готов поставить свою лучшую лошадь, ты увидишь, что она приложила к этому руку.

— Если бы я знал, что это исходит от нее, — сказал Аррабай, — то подумал бы дважды.

— Парню только девятнадцать, — сказал Геромен. — Если Филипп умрет сейчас, не оставив других сыновей, кроме недоумка, тогда ты, — он ткнул пальцем в Александра, — следующий на очереди. Неужели ты не видишь, что именно это пытался нам сказать тот человек внизу?

— О, Геракл! — Александр снова фыркнул. — Кто ты такой, чтобы говорить о недоумках? Ему девятнадцать, а ты видел его в шестнадцать. С тех пор он вел конницу под Херонеей. Иди к Собранию, давай, и скажи им, что он ребенок, слишком юный для войны, и предложи проголосовать за взрослого мужчину. Ты думаешь, я доживу до того дня, когда приеду в Пеллу считать поданные за меня голоса? Лучше перестань витать в облаках и присмотрись к человеку, с которым нам придется жить бок о бок.

— Я присматриваюсь, — сказал Аррабай. — Вот почему я сказал, что он держит это в своих мыслях, законнорожденный он или нет.

— Ты говоришь, он может подождать. — Голубые глаза на багровом лице Геромена с презрением изучали Александра, положению которого Геромен завидовал. — Некоторые не могут дожидаться власти.

— Я сказал только: спроси себя, кто выигрывает от этого больше. Олимпиада получает все, потому что брак дочери всего ее лишит, если царь доживет до него. Демосфену достанется кровь человека, которого он ненавидит больше смерти, если можно такое представить; афинянам — усобица в Македонии, если мы разыграем нашу карту; царство в смуте или перешедшее к мальчику, которого они не воспринимают всерьез, особенно с тех пор, как он в немилости. Дарий, чье золото ты хочешь принять, даже если тебя из-за него повесят, выиграет еще больше, поскольку сейчас Филипп собирается на него войной. Всем им станет глубоко наплевать, как только дело будет сделано, если нас всех троих распнут у большой дороги. И все же ты ставишь на Александра. Неудивительно, что ты не можешь выиграть на петушиных боях.