Божественное пламя

Человек с лошадьми, оглянувшись, бросил вторую, уже ненужную лошадь, вскочил в седло и галопом понесся прочь. Но всеобщее оцепенение прошло. Копыта стучали по дороге за виноградником. Всадники пронеслись через ворота вслед беглецу, зная цену добычи.

В винограднике вырвавшихся вперед преследователей наконец догнали остальные. Старший в охране взглянул на распростертое тело; кровь, словно в каком-то древнем жертвоприношении, напитала землю у корней виноградной лозы.

— Вы его прикончили. Юные дураки. Теперь его ни о чем не спросишь.

— Я не подумал об этом, — сказал Леоннат; дурман кровавой погони оставил его. — Я боялся, что он сумеет вырваться.

— Я думал только о том, — добавил Пердикка, — что он сделал. — Он вытер свой меч об одежду мертвого.

Когда они уходили прочь, Арат сказал:

— Так даже лучше. Вы знаете эту историю. Если бы он заговорил, это только опозорило бы царя.

— Какого царя? — сказал Леоннат. — Царь мертв.

Место Гефестиона было в середине рядов, ближе к лестнице.

Друзья Александра, ожидавшие его, чтобы снова приветствовать, обежали театр и вошли через верхние ворота. Здесь, как правило, были места простонародья, но товарищи наследника на сегодняшнем празднике были мелкой сошкой. Гефестион пропустил великий выход богов. Его отец сидел много ниже, мать должна была находиться среди женщин, в дальнем краю амфитеатра. Обе царицы уже были там, в первых рядах. Гефестион мог видеть Клеопатру, разглядывавшую алтари, как все остальные девушки; Олимпиада, казалось, считала это ниже своего достоинства. Застывшим взглядом она смотрела прямо перед собой, на парод в противоположной стене.

Гефестиону он виден не был, зато он мог подробно рассмотреть сцену и три трона на ней. Зрелище было великолепным; у задника и кулис вздымались колонны с резными капителями, удерживающие расшитые занавеси, из-за которых лилась музыка. Из орхестры музыкантов оттеснило множество богов.

Гефестион ждал Александра, чтобы еще раз прокричать его имя; если они не пожалеют глоток, клич подхватит весь театр. Это его ободрит.

Вот он вышел, с царем Эпира. Приветственный вопль разнесся по театру. Не важно, что имена звучат одинаково; Александр все поймет.

Он понял и улыбнулся. Да, ему стало лучше. Театр был маленьким: когда Александр выходил, Гефестион понял, что он не в себе. «Один из его снов, дурной сон; хорошо бы проснуться. Чего ожидать сегодня? Я увижусь с ним после, если смогу сделать это перед играми. Все будет проще, стоит только пересечь Геллеспонт».

Внизу в орхестре статуя царя Филиппа восседала на своем позолоченном троне, увитом по основанию лавром. Точно такой же трон ожидал на сцене. Музыка зазвучала громче, перекрывая шум на дороге.

Торжествующе загремели фанфары. Потом, нечаянным намеком, повисла пауза. Внезапно из рядов женщин, откуда был виден парод, донесся пронзительный крик.

Александр повернул голову. Его лицо, с которого сразу ушла напряженность, изменилось. Он прыжком сорвался с трона и бросился вниз, где мог видеть происходящее за кулисами. Он сбежал по пандусу через орхестру, мимо жрецов, богов и алтарей, навстречу крикам снаружи. Венок упал с его развевающихся волос.

Пока собравшиеся суетились и тревожно галдели, Гефестион спрыгнул со ступенек на ведущую к пароду галерею и помчался по ней. Друзья, не раздумывая, понеслись за ним: они были приучены не тратить впустую время. Юноши на галерее, стремительные и целенаправленные, сами по себе были спектаклем: там, где они пробегали, паника прекращалась. В конце галереи к пароду спускалась лестница. Здесь уже была давка, толпились ошеломленные чужестранцы из нижних рядов. Жестко, словно в бою, Гефестион устремился в толпу, раздвигая локтями, отпихивая плечом, награждая тумаками. Какой-то толстяк упал, увлекая за собой остальных; лестница была переполнена; в рядах люди беспорядочно сновали вверх и вниз. В самом центре хаоса, забытые своими гиерофантами, деревянные боги в кругу устремляли глаза на деревянного царя.

Как и они, неподвижная, не обращая внимания на дочь, вцепившуюся в ее руку и что-то кричащую, Олимпиада сидела, выпрямившись, на резном троне, не отводя глаз от парода.

Гефестион люто ненавидел всех, мешавших ему на дороге. Не помня себя, оставив всех товарищей позади, он прокладывал свой путь к царю.

Филипп лежал на спине, между ребрами торчала рукоять кинжала — кельтской работы, со сложным, переплетающимся узором серебряной инкрустации. Его белый хитон был почти незапятнан: лезвие запечатало рану. Александр склонился над ним, слушая сердце. Слепой глаз царя был полузакрыт, здоровый смотрел вверх, в обращенные на него глаза живых. На его лице застыли потрясение и изумленная горечь.

Александр дотронулся до века открытого глаза. Оно вяло подалось под его пальцами.

— Отец, — сказал Александр. — Отец, отец.

Он положил руку на холодный лоб. Золотой венец соскользнул на плиты. Через мгновение лицо Филиппа застыло, словно высеченное из мрамора.