Божественное пламя

— Я… я очень долго пыталась проникнуть к тебе. И воспользовалась первым удобным случаем. — Страх трепетал вокруг нее, как покрывало, он пронизывал воздух.

Александр не ожидал иного ответа. Он коснулся волос девушки, окутывавших ее тонким шелком, и она задрожала, словно струна на кифаре под легким ударом. Не страсть — ужас. Он обнял ее обеими руками за плечи, чувствуя, как она постепенно успокаивается, точно испуганная собака.

Оба были молоды; мудрая невинность влекла их друг к другу помимо воли. Он стоял, держа девушку в объятиях, но в то же время настороженно прислушиваясь. Ни единого звука — и все же, казалось, комната дышит.

Он поцеловал ее в губы; она была как раз нужного роста. Потом шутливо сказал:

— Стража, должно быть, заснула. Если они впустили тебя, могли впустить и еще кого-нибудь. Давай проверим.

Девушка следила за ним, сведенная судорогой ужаса. Еще раз поцеловав ее и загадочно улыбнувшись, Александр прошел в дальний конец комнаты, потряс тяжелые занавеси на окнах, одну за другой, заглянул в сундук и захлопнул его крышку. Оставался последний занавес, скрывающий боковую дверь. Александр отдернул его — там никого не было. Он щелкнул бронзовым засовом.

Вернувшись к девушке, он повел ее на постель. Он был сердит, но не на нее; ему бросили вызов.

Ее белое кисейное платье было скреплено на плечах золотыми пчелами. Он вынул булавки, развязал пояс, и платье облаком упало на пол. Ее кожа была молочно-белой, словно никогда не видела солнца, — вся, за исключением розовых сосков и золотой шерстки, которую не рисовали живописцы. Нежное бледное создание, подобное той, ради которой герои десять лет сражались у Трои.

Он лег рядом с ней. Юная и испуганная, она будет благодарна ему за неторопливость и заботу; им нет нужды спешить. Ее рука, ледяная от страха, медленно поползла вниз по его телу: нерешительная, неопытная, вспоминающая наставления. Недостаточно было подослать ее, чтобы проверить, мужчина ли он, этому ребенку велели помочь ему. Он понял, что ласкает ее с невероятной бережностью, как новорожденного младенца, чтобы оградить от своего гнева.

Он взглянул на лампу, но задуть ее, чтобы потом стыдливо, неловко возиться в темноте, было бы своего рода бегством. Его рука лежала на ее груди: крепкая, коричневая от загара, исцарапанная горной куманикой.

Какой хрупкой выглядела девушка, — даже настоящий поцелуй оставил бы на ней синяки. Она спрятала лицо у него на плече. Без сомнения, ее заставили, она не хотела этого. Что ждет ее, если она потерпит неудачу?

А в лучшем случае, думал он, что будет с ней в лучшем случае? Ткацкий станок, брачное убранство, постель, колыбель, дети, глупая болтовня у очага, глушь, беспощадная старость и смерть. Никогда не узнает она прекрасных страстей, обручения с честью, огня с небес, который ярко вспыхивает на алтаре, когда страх побежден. Он приподнял ее голову, всмотрелся в лицо. Для этой пропащей жизни, для существа, глядевшего на него нежно-синими глазами, беспомощно и ожидающе, была сотворена человеческая душа. Зачем так устроено? Он содрогнулся — сострадание пронзило его, как огненное жало.

Он думал о павших городах, пылающих стропилах домов, о женщинах, бегущих из огня, как бегут крысы и зайцы, когда последний ряд пшеницы валится под серпом жнеца и мальчишки ждут с палками наготове. Он вспомнил мертвые тела, которые оставляли за собой те, кому право победителя на соитие, удовлетворившее бы и диких зверей, казалось недостаточным. Они должны были отомстить за что-то, утишить ненасытную ненависть — возможно, к самим себе, возможно, к тому, чье имя они не смогли бы назвать. Его рука осторожно ощупывала на ее гладком теле раны, стоявшие у него перед глазами; но тело было невредимо, она ничего не поняла. Он поцеловал ее, стараясь ободрить. Теперь девушка дрожала меньше, зная, что не будет изгнана. Он взял ее осторожно, с великой бережностью, думая о крови.

Чуть погодя она осторожно приподнялась, решив, что он заснул, и хотела выскользнуть из постели. Но Александр просто задумался. «Не уходи, — сказал он. — Останься до утра». Он был бы рад спать в одиночестве, не стесняемый этой чужой нежной плотью, но зачем отправлять ее на допрос в такой час? Она не плакала, хотя и была девственницей, только передернулась от боли. Конечно, как же нет? Она должна представить доказательство. Он был зол на мать, подвергшую ее всему этому, и никто из богов не захотел ему открыть, что девушка переживет его на пятьдесят лет, до последнего своего дня похваляясь тем, что ей была отдана девственность Александра.

Ночь становилась холодной, он натянул одеяло ей на плечи. Если еще кто-то не ложится, дожидаясь ее, тем лучше. Пусть подождет.

Он встал, затушил лампу и лег, глядя в темноту, чувствуя, как его душа погружается в оцепенение — плата за то, что он стал заложником бренности. Умереть, даже если умирает небольшая часть тебя, можно только ради чего-то великого. Впрочем, произошедшее тоже было своего рода победой.