Божественное пламя

Назначение было встречено приветственными криками и здравицей. Сразу же вспомнили давние предзнаменования: победа в беге на Олимпийских играх, разгром иллирийцев.

— И третье, — сказал Птолемей, — то, что я помню лучше всего, потому что был в возрасте, когда верят в чудеса. Тот день, когда в Эфесе сгорел великий храм Артемиды. Пожар в Азии.

— Никто не мог рассказать, как это случилось, — вставил кто-то. — Войны ведь не было. Молния ударила или какой-то жрец опрокинул лампу?

— Нет, это сделали нарочно. Я слышал имя виновника. Гейро… Геро… какое-то длинное имя. Неарх, ты не помнишь?

Никто не вспомнил.

— Выяснили, зачем он это сделал? — спросил Неарх.

— Да, он сам охотно сказал, прежде чем его убили. Он сделал это для того, чтобы его имя помнили вечно.

Рассвет мерцал над низкими холмами Беотии, вереском и кустарниками, дочерна выжженными летним солнцем; там и тут виднелись серые валуны и каменный гравий. Темные и выцветшие, как вереск, закаленные, как камни, колючие, как терновник, через холмы к равнине устремились люди. Они скатились вниз по склонам и запрудили долину реки; толпа уплотнялась, но продолжала упорно прибывать.

Показались смутные очертания конницы; раскованные лошади осторожно ступали, пофыркивая в вереске; босые ноги всадников сжимали непокрытые седлами бока. Только доспехи и оружие слабо побрякивали и звенели.

Небо посветлело, но солнце еще пряталось за огромным массивом Парнаса на востоке. Широко простиралась омытая весенним разливом равнина. Река Кефисс, вернувшаяся в свое летнее лоно, журчала по камням. На востоке, еще погруженные в лиловую тень, виднелись розовые дома, стоявшие на террасах низкого склона Херонеи.

Поток людей замедлил свое движение, остановился и с двух сторон устремился на равнину. Впереди вырастала плотина из людей; первые косые лучи солнца заблестели на плотных, ощетинившихся копьями рядах.

Посередине лежали возделанные поля, питаемые рекой. В густом ячмене вокруг оливковых деревьев проросли мак и вика. Слышались голоса петухов, блеяние и мычание скота в загонах, резкие крики мальчишек и женщин, гонящих стада вверх по холму. И поток, и плотина выжидали.

В широкой горловине ущелья разбила на берегу реки свой лагерь северная армия. Конница спустилась вниз по течению, чтобы поить лошадей, не замутив воды для остальных. Люди снимали с поясов привязанные чаши и доставали скудный полуденный обед: плоские лепешки, яблоко или луковицу, щепоть грязной серой соли со дна сумки.

Военачальники оглядывали древки копий и дротики, проверяли боевой дух своих отрядов. Они нашли солдат по-хорошему напряженными, как натянутые луки, все чувствовали, что совершается нечто важное. Тридцать с лишним тысяч гоплитов, две тысячи конницы; но враг впереди был столь же многочислен: это будет величайшая битва всей их жизни. Кроме того, они не должны будут сражаться среди чужих: дома военачальник был земледельцем, соседом по деревне, единоплеменником и родичем, который расскажет в Македонии об их доблести или позоре.

К полудню длинный обоз доставил палатки и постели. Воины могли хорошо выспаться: все, кроме часовых. Царь захватил все прилегающие дороги, контролируя позиции. Армии впереди оставалось только ждать, когда он соизволит дать сражение.

Подъехав к запряженной волами повозке, нагруженной царскими шатрами, Александр сказал:

— Мой поставьте здесь.

Молодой дуб над рекой давал тень, у берега виднелось озерцо с гравийным дном и чистой водой. «Хорошо, — сказали про себя слуги, — нам не придется таскать воду». Александр любил купаться не только после сражения, но и, если это оказывалось возможным, до него. Какой-то ворчун сказал, что он и после смерти будет любоваться собой.

Царь сидел в своем шатре, принимая беотийцев, спешащих передать ему все, что они знали о планах врага. Фиванцы их угнетали, афиняне, клявшиеся помогать, только что публично продали Фивам; им больше нечего было терять от этого прыжка в неизвестность. Филипп принял их ласково, выслушал жалобы, повторявшиеся из века в век, обещал восстановить справедливость и собственноручно записал все, что они рассказали. Перед сумерками он поднялся на холм, чтобы оглядеться. Его сопровождали Александр, Парменион и македонский аристократ Аттал, следующий в командовании за Парменионом. Царские телохранители под началом Павсания ехали следом.

У их ног расстилалась равнина, которую какой-то старый поэт назвал «танцевальной залой войны», — так часто встречались на ней армии. Союзные войска греков растянулись от реки к южным склонам холмов, образуя фронт примерно в три мили длиной. От их вечерних костров поднимался дым, там и тут вспыхивало пламя. Еще не выстроившись для боя, они жались кучками, как птицы разных пород, каждый город-государство отдельно. Левый фланг, обращенный к правому флангу македонцев, твердо закрепился на возвышенности. Филипп прищурился.