Божественное пламя

При виде его честного грубоватого лица, блеклых голубых глаз седеющих светлых волос и бороды, Олимпиада ощутила какой-то домашний уют. Она пригласила Лисимаха в свои покои. Сразу же опустившись в предложенное кресло, он спокойно сидел, пока царица изливалась в жалобах, расхаживая по комнате, и присовокуплял какое-нибудь безобидное замечание всякий раз, когда она останавливалась, чтобы перевести дыхание; наконец Олимпиада выговорилась и замолчала.

Тогда он сказал:

— Дорогая госпожа, теперь, когда мальчик слишком вырос, чтобы оставаться на попечении няни, не думаете ли вы, что ему нужен педагог?

Она обернулась так резко, что ее драгоценности зазвенели.

— Никогда! Я не соглашусь, и царь это знает. Кого они хотят сделать из него — слугу, торговца, управляющего? Он чувствует, кто он такой. Целыми днями эти низкорожденные педанты трудятся над тем, чтобы сломить его дух. С той минуты, когда он встает, и до той, когда ложится, у него едва ли находится час, когда он дышит спокойно. Пусть никто не смеет заговаривать об этом в моем присутствии. И если царь послал тебя с этими намеками, передай ему, Лисимах, что, прежде чем моему сыну придется испытать этот позор, я пролью кровь, да, клянусь Гекатой Тривией,[9] пролью кровь!

Лисимах выждал, пока она успокоится настолько, чтобы услышать его, и сказал:

— Мне тоже было бы печально, случись подобное. Уж скорее я сам стану для него педагогом. На самом деле, госпожа, я и пришел, чтобы просить об этом.

Олимпиада опустилась на свое высокое кресло. Лисимах терпеливо ждал, зная, что сейчас, пока длится пауза, она раздумывает не о том, почему благородно-рожденный берется за рабскую работу, а о том, справится ли он с нею. Наконец Лисимах сказал:

— Мне часто казалось, что в нем возродился Ахилл. Значит, ему нужен Феникс… «Думая так, что, как боги уже не судили мне сына, сыном тебя, Ахиллес, подобный богам, нареку я; ты, помышлял я, избавишь меня от беды недостойной».[10] Он это сделал? Когда Феникс произносит эти слова, Ахилл уже был вырван из убежища во Фтии и привезен под Трою. И то, о чем просил старец, Ахиллес ему не дал. А если бы дал, это избавило бы его от печали. Может быть, тень его вспомнила об этом. Как мы знаем, прах Ахилла и Патрокла был смешан в одной урне, и даже бог не смог бы отсеять один от другого. Герой вернулся, соединив ярость и гордость Ахилла с тонкими чувствами Патрокла. Каждый из них страдал по-своему; этот мальчик будет страдать за двоих.

— Есть и еще кое-что, — заметила она, — и люди это увидят.

— Так далеко я не загадываю. Позволь мне попытаться. Если мальчику будет тяжело, я не стану его принуждать.

Олимпиада встала и прошлась по комнате.

— Да, попытайся. Если ты встанешь между ним и этими дураками, я буду твоей должницей.

Александр был в лихорадке ночью и проспал большую часть следующего дня. Лисимах, заглянув к нему наутро, увидел, что мальчик сидит на окне, свесив наружу здоровую ногу; высоким чистым голосом он окликал двух гетайров из конницы, прибывших из Фракии с поручением к царю. Александр жаждал новостей о войне. Новости он узнал, но всадники наотрез отказались взять его кататься, когда услышали, что он прыгнет с верхнего этажа и им предстоит поймать его. Со смехом простившись, они поскакали прочь. Когда мальчик, вздохнув, отвернулся от окна, Лисимах подошел к нему и перенес обратно на постель.

Александр без ропота подчинился, он знал Лисимаха всю свою жизнь. Едва лишь выучившись ходить, он уже сидел у старика на коленях и слушал его рассказы. Тимант в разговоре с Леонидом сказал, что Лисимах — не настоящий ученый, а кое-как натасканный школяр. Мальчик же рад был повидать его и поведать, слегка прихвастнув, о своих приключениях в лесу.

— Ты сейчас можешь ступить на ногу?

— Нет, я прыгаю. — Он с досадой нахмурился: нога болела.

Лисимах подложил под нее подушку.

— Береги ее. Лодыжка была слабым местом Ахилла. Мать держала его за ногу, когда опускала ребенка в Стикс, и забыла смочить после.

— В этой книге описано, как умер Ахилл?

— Нет. Но он знал, что умрет, потому что его рок исполнился.

— И небожители не предостерегли его?

— Да, его предупреждали, что его смерть последует за смертью Гектора, но все же он убил троянца. Он мстил за Патрокла, своего друга, убитого Гектором.

Мальчик погрузился в глубокую задумчивость.

— Патрокл был его самым лучшим другом?

— Да, с тех пор еще, как они были детьми и росли вместе.

— Почему же тогда Ахилл не спас его?

— Он увел своих воинов с поля битвы, потому что верховный царь оскорбил его. Грекам становилось все тяжелее без него; так было обещано ему богами. Но Патрокл, у которого было чуткое сердце, плача, пришел к Ахиллу, чтобы смягчить его, потому что не мог видеть несчастий старых товарищей. «Одолжи мне только твои доспехи, — сказал он, — позволь мне появиться в бою. Троянцы подумают, что ты вернулся; этого будет достаточно, чтобы их устрашить». И Ахилл дал ему позволение, и Патрокл совершил великие подвиги, но…

Он остановился, поймав возмущенный взгляд мальчика.