Божественный и страшный аромат (ЛП)

— Не будь наивным: конечно, это не какой-то там загробный мир, — завершает бессмысленный спор Зигизмунт. Он вытаскивает резаный табак из алюминиевой банки из-под огурцов и раскладывает его на бумажке. Перед отъездом из Сапурмат-Улана он запас табаку на два месяца.

Пайков должно хватить. За талоны на гречку на центральном рынке предлагали только труху со дна банки, и бумага тоже какая попало, края не склеиваются как надо. Бумага липнет к губе, горящий табак с кончика папиросы падает на грудь. Энтропонавт рукой отряхивает куртку; тлеющие светляки искр — единственные цветные пятна в окружившей его Серости. Он сидит, расставив ноги, в треугольном входе палатки, а прямо перед ним, в вырытой в снегу яме, дымит костер. По другую сторону костра горбится призрачная серая цитоплазма Игнус Нильсен: друг Краса Мазова, школьный учитель и апокалиптический кровопийца. Этот жуткий дефект кинопленки колышется на фоне окутанных туманом елей на краю поляны, черно-белый и абсолютно неестественный.

— С днем рождения, — говорит призрачная серая цитоплазма.

— Мне тридцать девять, — отвечает Зигизмунт Берг. — Ну, и как оно теперь?

— Можешь округлить до сорока. Это уже не имеет значения. Настройся заранее, скажи себе сразу, что тебе сорок лет.

— Мне сорок.

— Сорок! И что теперь? А сколько было разговоров, что ты не проживешь дольше двадцати. У тебя нет никаких планов на это время. Зачем было так далеко забираться?

— Знаешь, Игнус, хотел бы я исчезнуть… — мечтательно произносит мужчина, шевеля головешки. В сердце костра оживает темно-оранжевый язык пламени.

— Всё еще? Разве ты не достаточно исчез?

— Всегда есть, к чему стремиться, Игнус. Можно было оставить и меньше: бумажный след, запись у зубного… — Зиги вешает над огнем котелок, в нём тает свежий снег.

— По этим зубам тебя и разыщут! За то время, что ты пробыл в Грааде, ты мог бы выдрать их и сам, хотя бы отверткой!

— Я пробовал, но оказалось слишком больно.

— Не понимаю, к чему ты это говоришь, не уходи от темы! А ведь кроме врачей есть еще буржуазная правовая система. Ты о ней слишком хорошего мнения. Все их соглашения о конфиденциальности — одна pokazuha. Вспомни Мазова.

Зиги достает из-за пазухи вставные челюсти и засовывает их в рот.

— Ты сам всё время уходишь от темы. Причем тут Мазов? И вообще — посмотри вокруг! Кто поедет сюда меня искать? Тут меня не найдет даже институт энтропонавтики.

— Ты так думаешь?

Зиги надевает перчатки и ждет, пока вскипит вода.

— Да, я так думаю. И вот еще что! Теперь я хочу не просто исчезнуть из страны.

— Но куда дальше, Зиги? Стран ведь много, они повсюду.

— Я хочу исчезнуть из мира.

Серость над заснеженной поляной синеет. Шипит вода в котелке.

— Боже мой… — вздыхает Игнус Нильсен, урезанный временем-цензором до безликого обрубка. Горный хребет оставляет его искаженный, как на перевернутой записи, голос бесплотным, лишенным эха. — Боже, как мне надоела эта болтовня про исчезновение.

Огромным усилием Зиги высвобождает ногу из хватки Карла Лунда. Наступив отцу семейства на плечо, он забрасывает себя на крышу гаража. Он возвышается там, торжествуя, на фоне зимнего неба — такой юный и такой свободный. Буржуазия склоняется перед ним.

— Ну что? Что ты теперь мне сделаешь? — выкрикивает Зиги, глумливыми жестами показывая, как «поимел» этого буржуя. — Что ты сделаешь, а? Наверх полезешь? Я тебе пальцы переломаю! — Он топает ногой по краю крыши, демонстрируя, что будет, если полезть за ним. — Будущее за мной! Ты проиграешь! Ты уже, бля, fucking проиграл!

— Отлично, — шепчет Игнус Нильсен из темноты. — Я тоже не церемонился с этим средним классом. Знаешь, мы с Мазовым истребляли их сотнями тысяч. Мы истребили почти миллион буржуа, и истребили бы больше, но не хватило времени.

— Я тебя убью! — орет Зиги. Здесь, наверху, он снова словил вершителя апокалипсиса: теперь всё дозволено. — Ты весь мир прибрал к рукам, а я тебя прикончу. И всю твою семью!

— Тебе бы к врачу, парень. — Махнув рукой, Карл Лунд разворачивается и собирается было уходить, но Зиги нагребает полную ладонь снега и слепляет его в комок. Получив снежком по затылку, мужчина в ярости оборачивается и бросается назад. — Я тебя запомнил, паршивец!

— Я тебя запомнил, — кривляется Зиги в ответ. — Я тебя тоже запомнил, я знаю, где ты живешь! — Вокруг Зиги кружится снег, хлопья тают на его черных волосах.

— Давай, слезай, гаденыш, иди сюда, раз такой крутой!

— О-оо, я приду! — Зиги швыряет еще снежок, но мужчина уворачивается. — А со мной ангелы смерти, такие, в кожаных пальто! Твоей семье крышка! Педрила!

— Отличный стиль, — одобряет Игнус Нильсен из тени за его спиной, — этот намек на ребят из особого отдела был очень хорош. Ты поэт. Но поэт не слов, а действий!

— Я изнасилую твою жену!

— Так держать, мой мальчик, так держать! Продолжай!

— Я национализирую твои заводы, ты у меня будешь жить в Екокатаа!

— Ты слишком углубляешься в теорию, не надо, это тонкий лед. Ты ведь знаешь, что не разбираешься в этом. Скажи ему, что он педераст!

— Пидор!