Божьи безумцы

— В краткой жизни нашей нет нам иного удела, как следовать покорно господней воле, дабы войти в царство небесное, где ждет нас бесконечное блаженство! Слава тебе, предвечный!

И гранитная пещера стала для нас храмом. Мы запели псалом. Старик Дезельган сказал:

— Так помни, Самуил. Надо покориться.

Потом мой крестный провозгласил слово божие. Мне на Этот раз он не дал читать Библию, — все эти строки священного писания он давно заучил наизусть и уже несколько месяцев держит их в сердце своем:

«Но Сара, жена Аврамова, не рождала ему. У ней была служанка египтянка, именем Агарь. И сказала Сара Авраму: «Вот, господь заключил, чрево мое, чтобы мне не рождать; войди же к служанке моей: может быть, я буду иметь детей от нее». Аврам послушался слов Сары. И взяла Сара, жена Аврамова, служанку свою, египтянку Агарь… и дала ее Авраму, мужу своему, в жену. Он вошел к Агари, и она Зачала…»

«Господь узрел, что Лия была нелюбима, и отверз утробу ее, а Рахиль была неплодна. Лия зачала и родила сына, и нарекла ему имя Рувим…»

«И увидела Рахиль, что она не рождает детей Иакову, и позавидовала Рахиль сестре своей, и сказала Иакову: дай мне детей; а если не так, я умираю! Иаков разгневался на Рахиль и сказал: разве я бог, который не дал тебе плода чрева?..»

И старик с опаленным лицом сказал еще, но уже по-своему:

— Когда Иисус вышел из Галилеи и пришел в пределы Иудейские, за Иорданом, приступили к нему фарисеи и сказали, искушая его: «Почему Моисей позволил человеку разводиться с женою своей?» Иисус ответил им: «Эго из-за жестокости времен Моисей позволил разводиться». И еще сказал Иисус: «Я есмь истинная виноградная лоза, а отец мой — виноградарь. Всякую у меня ветвь, не приносящую плода, он отсекает». Саддукеи же спросили Иисуса: «Моисей написал нам, что если у кого умрет брат, имевший жену, и умрет бездетным, то брат его должен взять его жену и восставить семя брату своему… В воскресении которого из них будет она женою?» Иисус сказал им в ответ: «Бог же не есть бог мертвых, но живых…»

И, простирая к небу руки, Самуил Ребуль в заключение воскликнул:

— Развратилась земля перед богом, на земле насилие всяческое… Мы возвратились ко временам Моисея. Так-то!

Мы молимся.

Затем я закрываю глаза, дабы устремить все помыслы свои с любовью к небесному отцу нашему. Когда же я открываю глаза, старик дед, Дезельган, его жена и моя мать отдалились и стали в стороне. Я был один перед угасающим огнем, а возле меня — Катрин.

Франсуаза-Изабо Дезельган, моя Финетта, моя любимая, маленькая моя, приблизилась к нам, взяла руку сестры своей, взяла мою руку и соединила их. Чуть слышно сказала мне:

— Наклонись, Самуил… Поскорее.

Я упал на колени, и Катрин преклонила колени, чтобы принять поцелуй, ощутив его на лбу своем, как легкое прикосновение крыла бабочки.

Моя мать подошла к нам и сказала, целуя меня:

— Прощай, мой сыночек, последняя кровинка моя. Буду ждать тебя. И тосковать по тебе стану даже на небесах…

И Луи Дезельган объявил мне:

— Ты теперь вдвойне мой сын, Самуил.

Старик Поплатятся простер к нам, стоящим недвижно, руку и торжественно произнес:

— Если запутались мы, не угадали предначертаний господа, против них пошли, — моя в том вина, и я должен поплатиться за все и за всех. Так-то!

И вот я остался с глазу на глаз с Катрин, мы были одни в гранитной берлоге, где угасал огонь. Женщины, отец и дед ушли, исчезли во тьме, где бушевала буря и хрипло завывал холодный ветер.

Катрин наклонилась, чтобы раздуть тлеющие угли, разжечь их и подбросить полено. Вскоре языки пламени взметнулись высоко, на гранитных стенах пещеры заплясала огромная тень колыбели.

Наконец сестра Финетты взглянула на меня. Сквозь слезы в отсветах огня я увидел и в ее глазах глубокую синеву, чистую небесную лазурь.

Указано мне было следовать предначертаниям господа, и я покорился, стиснув зубы, судорожно сжимая правую руку в кулак. Доказательством служит то, что много позднее, когда я остался один и разжал руку, я в ней увидел медный кружок с чеканным изображением пастыря в пустыне, под коим было изречение: «Не страшись ничего, малая паства», и цветок лилии. Ладонь у меня была изранена в кровь, по боли я не чувствовал. И тут мне вспомнилось, что точно такой же медный кружок я носил на груди под рубашкой: это была вторая половина талисмана.

Между пачкой предыдущих листков и двумя

пачками позднее опущенных последних записей

оказался еще клочок скверной бумаги,

исписанный крупными каракулями, — прощальное письмо Финетты.

Самуил, любимый мой! Пришла сюда, в ваш хутор, проститься с тобой. Брошу сейчас в тайник свою записку, в ней последние мои слова, которые я не могла сказать тебе. Когда было сказать? Как решиться? Кто прочтет, пусть судит меня. Я снова пришла сюда поговорить с тобой, как в прошлый раз, когда ты спал, а я беззвучно беседовала с тобою.

Это уж слишком, это мне не по силам. У меня голова кружится, кружится, как у овцы, когда она заболеет вертячкой и, верно, воображает, что ей нужно остановить головой лавину камней, несущуюся на нее с вершины горы.