Божьи безумцы

Бывшему вахмистру скоро надоели эти пререкания, и он обратился за разрешением спора к своему пророку. Тот, поразмыслив, объявил: «И воззвал Самуил к господу, и господь послал гром и дождь в тот день…»

В самом деле, дождь шел уже целый час, и молния ударяла в склоны Лозера.

Так принят был в наш отряд старик Поплатятся в тот день, когда над нами в час молитвы загремела гроза.

На следующий день.

Жуани, который зорко за всем надзирал, полюбопытствовал, что я такое пишу, и был изрядно горд моей ученостью, хотя предпочел бы, чтоб я оказался цирюльником, так как у нас в отряде не было людей, обладающих искусством зашивать раны от сабельных ударов.

По его приказу я начал было читать ему последние строки моих записей, где рассказывалось о том, как я встретился со своим крестным, но быстро оборвал чтение, боясь, как бы гончар не задохнулся от хохота. Лишь только он смог говорить, то сразу открыл мне причину своего смеха:

— Будь у господа бога столь же болтливое перо, право, пришлось бы возить священное писание на таком множестве мулов, что их вереница растянулась бы отсюда до Версаля!

* * *

А вот что случилось со мной на другой день после прибытия моего в Пустыню.

Я отошел по нужде за большую каменную глыбу и уже присел было, как вдруг откуда ни возьмись возник передо мной Гюк и, вылупив глаза, так что они чуть не выскочили у него из глазниц, закричал:

— «Кроме оружия твоего, должна быть у тебя лопатка, и когда будешь садиться вне стана, выкопай ею яму и опять зарой ею испражнение твое. Ибо господь, бог твой, ходит среди стана твоего…»

И погнав меня к пещере, он бросил мне оттуда лопату; чтобы схватить ее, мне пришлось выпустить штаны, которые я поддерживал рукой, а Гюк живо дал здоровенного пинка в обнажившуюся часть тела моего, виновную в недозволенном проступке.

Таких тонкостей не бывало у нас в деревнях.

* * *

Вечерами, после завершающего день молитвословия мы с Финеттой можем побыть вместе. Нередко Гюк радует нас своим присутствием; как оно и положено по времени года, ночи стали студеные, а он все-таки сидит с нами, ибо нужен нам обоим, и мы просим его сесть в середке между нами.: Голос его — бальзам успокоительный от жгучего томления, достаточно нам соседства нашего пророка, чтобы у нас в крови утих огонь.

Он говорит, что непостижим и неуловим след, прочерченный орлом в небесах, след змеи на скале и след, оставленный мужчиной в женской душе; еще говорил он, что тот, кто холит смоковницу, будет есть ее плоды; говорил, что вино такого красивого красного цвета и так заманчиво искрящееся в чаше в конце концов ужалит, как змея, укусит, как василиск; говорил еще, что честность подобна поцелую и освежает, как ключевая вода в пору жатвы, что чистота сердца увеличивает сладость уст.

Он говорил Финетте, что добродетельная женщина дороже прекрасных жемчугов, что она запасается овечьей шерстью и льном и в веселии души работает проворными руками, что она подобна торговому судну, ибо доставляет хлеб свой издалека, что она препоясывает силой тело свое, крепостью наполняет мышцы, и сама она чувствует, что все, добытое ею, хорошо; она не страшится будущего, ибо чрево ее плодовито…

Мне он сказал, что для чистой души все светло и радостно. Ищи радости в жене, подруге юности твоей, в нежной влюбленной лани! Всегда упивайся прелестью ее, люби ее страстной любовью, и благословен будет род твой.

Он возложил руки на наши головы, и тогда тепло Финетты передалось мне через него, и исполнилось счастья все естество мое.

Все разъяснили нам уста пророка: так я знаю, например, что дядюшку Лапорта из Брану бог покарал в долине Темелака за грехи его: ведь случалось, что он убивал в воскресный день, нарушая закон, не дозволяющий умерщвлять людей в день милости господней.

Гюк иногда просит меня почитать ему священное писание, ибо взгляд у него проницателен, но зрение слабое.

* * *

В деревнях уже убран хлеб, собраны виноград и каштаны, сложено на сеновал сено и даже запасены дрова на зиму. Каждый день все новые братья приходят в Пустыню, вооружившись старыми мушкетами, ружьями и пистолями, утаенными при реквизициях, производимых губернатором; все это оружие заржавело, пропахло навозом или печною сажей в тех тайниках, где оно долго хранилось, но надобно довольствоваться им, пока оружейник Пелле спешно обучает своих подмастерьев.

Люди, вступавшие в отряд, приносили с собой свои косы, вилы, вертелы и всякого рода клинки. На горбу тащили мешок каштанов или бобов, а то и мешок ржи, в карманах — соль, сыр, сало или лекарственные снадобья и корпию. Отдавали лучшее, что у них было, — дары в общем убогие и скудные.

При первом же снеге почувствовали мы во всем нехватку: недоставало у нас теплых плащей, крепких башмаков, а главное — не хватало ружей, пороху и пуль… Короче говоря, лишь в одном не было у нас недостатка: молодых воинов- гугенотов удалось собрать без труда и в изрядном количестве, а если поразмыслить хорошенько, то после стольких лет зверских гонений это можно назвать почти что чудом.