Божьи безумцы

— Да? Значит, я могу спокойно вернуться домой и опять лечь в постель? Ты ведь знаешь, где меня найти…

— Я пойду с вами, посвечу вам.

Он отказался, но я, невзирая на возражения, все же проводил его. На пороге дома он сказал мне:

— А мне, понятно, не стоит желать тебе спокойной ночи.

При дрожащем свете моего факела я как будто увидел в глубине прихожей сутану и черную четырехуголку священника, но дверь захлопнулась перед моим носом.

Я был в полном смятении и не решался вернуться на свой пост. Но тут из дверей вышел мэтр Пеладан.

— Я вот что думаю: вам, наверно, хотелось бы сделать обыск в моем доме.

И он широко распахнул дверь.

— О, что вы, мэтр Фостен, простите меня…

Дверь опять затворилась перед моим носом, но я хорошо увидел, что в прихожей уже никого не было.

Колокола смолкли, колокольня дымилась под зимним нависшим небом, ребятишки бегали по улице наперегонки, играли, швыряли друг другу носком деревянного башмака череп, выброшенный из склепа, дрались из-за дароносицы или позолоченного сосуда, перебрасывались костями покойников.

Великан Фоссат, выйдя на площадь, не. мог сделать дальше ни шагу, ноги его обхватила обеими руками древняя старуха, прабабка Пеншинавов. Она стонала, выла, целовала ему колени.

— Убей лучше меня, если хочешь! Но пощади мою внучку, она кормит трехмесячную малютку!

— Да нет, нет! — вопил Фоссат. — Не убью ни тебя, ни твою дочь, ни внучку, ни твою невестку. Ни одной женщины у вас не тронем…

Ветер гнал по небу облака, старуха, лежа ничком па снегу, сжимала лодыжки лесоруба, лобызала его деревянные башмаки и, не умолкая, причитала:

— …И сына моего пощади, ведь он. бедняга, почти такой же старый, как я! И зятя моего: ведь он наш кормилец…

Фоссат был до пояса голый, и я видел, что кожа у него блестит от испарины. Он твердил: «Нет, не убью», — и мотал большой кудрявой башкой, а с его лба и с подбородка падали крупные капли пота. У старухи соскользнула с головы косынка, обнажив совершенно лысую голову, круглую, белую, как отражение луны в темном колодце. Она плакала и причитала все громче:

— А внука моего? Ты его не убьешь, разбойник?

Лесоруб, тяжело вздыхая, утирал себе лоб: экое мученье!

Он весь оброс курчавой шерстью, как плющ, покрывавшей его грудь, переходившей на плечи, усеянные каплями пота. Он сказал мне:

— И куда ж это, спрашивается, шмыгнули оба капеллана! Нет их нигде! Уж мы искали, искали. Везде шарили. Даже гробы в церковном склепе открыли, перевернули, все из них вытряхнули. Ах они, жулики этакие! Смердяки проклятые!

— Ты меня слушаешь, злодей? Поклянись, что не убьешь и моего внучатого племянника! Уж он-то парень молодой и крепкий! Во сто раз лучше тебя, подлеца!

Лежа ничком на снегу, старуха била ногами, словно утка, которой отрубили голову, и впивалась беззубыми деснами в деревянные башмаки Фоссата.

По воле господней подожгли дом Франсуа Рура, потому что на постройку его пошли камни, взятые из разрушенного нашего храма, сожгли хлев и сеновал Жана Фолыне, даже и не помню по какой причине.

Шкафы и сундуки, вытащенные через окна, составили на площади Коломбье, как будто для продажи на ярмарке; меж ними стоял Жуани и примерял тонкие сорочки с кружевными мандатами, а Гюк сдернул с себя рубашку, разорвавшуюся пополам, — ветхую тряпицу, кишевшую вшами, ему не понадобилось даже снимать ее через голову. В воздухе пахло гарью, и иногда через площадь проносились, словно дикие волки, объятые огнем бараны.

Жуани раздобыл себе где-то очень красивый красный плащ, пару пистолетов, какие не часто встретишь, и замечательную саблю с гербом принца Конти.

Выходя из Женолака, мы снова встретили бабку Пеншинавов, она шла вниз по улице Пьедеваль, прижимая к груди кропило с золотой ручкой, и тащила за ухо одного из своих правнуков. Старуха кричала ему:

— Посмей-ка еще раз бегать с этими проклятыми чертенятами! Ты что, хочешь в ад попасть да еще навести на наш дом проклятие божье? Вот я тебе задам!..

Говорят, она пошла к первому причастию еще при добром короле Генрихе IV, заступнике нашем.

— Экая живучая стерва! Разве что при наших детях сожгут ее дубовые башмаки!.. — восхитился великан Фоссат и, покачивая своей кудрявой головой, показывал каждому встречному и поперечному свои собственные деревянные башмаки, на которых заметны были следы беззубых десен старухи.

* * *

А теперь вот лесоруб храпит в объятиях супруги; они даже придумали хитрую уловку, чтобы спать поближе друг к другу, и это кажется мне не совсем-то пристойным: жена Фоссата засунула обе руки в бороду и курчавую шерсть на груди лесоруба, и слышно, как ее пальчики скребут и чешут Это руно, а сама она не просыпается, только на губах ее порой мелькает счастливая улыбка.

Пастуху из Альтейрака снится, что он режет черных козлов. Старик Поплатятся нараспев бормочет:

— Боже, дал ты народу своему силу и крепость, дай же мне дожить…