Божьи люди. Мои духовные встречи

После этого экзамена учение мальчика Гавриила окончилось по той причине, что для дальнейшего образования требовалось затратить 5 рублей на покупку книг, а это показалось родным слишком большой суммой^[45]. Отец посоветовался с теткой, и они решили, что слишком это дорого, да и будет с него: “Мы прожили, и он проживет”.

“На этом и окончилось мое образование, — добавляет всегда батюшка. — А мне очень хотелось учиться”.

Про жизнь в Звенигороде батюшка вспоминает, что еще маленьким мальчиком его посылали продавать в лукошке капустную рассаду.

“Несу я за плечами на ярмарку у преподобного Саввы; народу много на ярмарке. Я одному предложу, другому — никто не берет. Иногда дадут одну копеечку или две; а я и рад; и иду покупать себе гостинцу…” А иногда мальчик возвращался после неудачного старания целого дня с увядшей рассадой на лотке; а просил он за нее всего пятачок.

В монастырь за хлебом бегали, бегали по монастырю, просили хлеба. Трапезный говорил: “Ударят к “Достойно”, тогда приходите”.

В Саввином монастыре жил 50 лет иеромонах о. Даниил, дядя батюшки. Он все звал Гавриила к себе в монастырь, но тот стремился в Гефсиманский скит и спрашивал схимника о. Иоанна: “Научи меня монашеству”.

“Отец мой ушел в скит, когда я еще жил в Звенигороде; мне было 9 лет”. Старший брат батюшки содержал питейное заведение и взял мальчика к себе. Он всячески старался приучить брата помогать ему в этом деле. Много дурного приходилось видеть здесь мальчику, да и жилось ему у брата нелегко. Жена его обращалась с ним грубо, ласки он от нее не видал. Жена брата была молода и вела себя плохо. Гавриил рассказывал про нее брату, он ее бил, а она мальчика за это. “Правда, я ябедником был, а ей обидно было. И я часто плакал от побоев где-нибудь в углу; а брат Иван, проходя, утешал меня, говоря своим картавым выговором:

— Терпи, Ганя, терпи! Терпение все преодолевает.

Или:

— Бог терпение любит”.

Когда мальчику исполнилось 10 лет, брат взял его на жительство в Москву для обучения живописи. “Помню, — рассказывает батюшка, — как я в первый раз въезжал в Москву. На возу положен был весь скарб домашний, поклажа вся; шкапы со всем добром сестры; а на самом верху поклажи, на шкапу, посадили меня. Сидел я и смотрел сверху на Москву, на улицы, на дома, на прохожих, на освещенные лавки. Очень мне интересно было. Помню, подъезжаю к Дорогомиловской заставе, а меня пугали, говоря:

— Солдат придет, тебя бить по ногам будет.

— Так я лучше слезу.

— Нет, ничего, сиди.

Подъехали к заставе. Возы остановили; и солдаты стали пиками их ворошить и осматривать, нет ли чего запрещенного. Я испугался, сердце замерло, а солдат говорит:

— Видно, в первый раз!

Потом, слава Богу, проехали. Брат мой жил на “Балканах”^[46]. В начале Грохольского переулка был пруд, теперь он засыпан и из него садик сделали. Вот там я и жил сперва, а потом — тут же, недалеко на “Балканах”, в Протопоповском переулке^[47]. Кругом нас было много садов. Иду, бывало, а через стену висят ветви с яблоками: и я часто возьму камушек да сшибу себе яблочко”.

Еще вспоминал батюшка о схимонахе Иоанне из Саввинского монастыря, будущем строителе Зосимовой пустыни. Он просил о. Даниила научить его настоящему монашеству. Тот отвечал: “Да какое наше монашество? А как постригли меня, да на другой же день дали палку в руки и собирать послали на обители — вот какое нынче монашество”.

2. Отрочество и юность

Брат открыл трактир в том самом доме, где он жил. А маленького брата Гавриила отдал в обучение к живописцу Василию Яковлеву, который жил у Николы Звонаря, в Звонарском переулке^[48], в доме Фалеева. Нелегка была и здесь жизнь отрока Гавриила. Брат был хороший, но его жена не проявляла ни заботы, ни ласки к мальчику. Даже обращалась с ним грубо и жестоко. И ему часто приходилось вспоминать мудрое наставление брата: “Терпи, Ганя, терпи! Терпение все преодолевает!” Ему приходилось в трактире быть свидетелем самых безобразных сцен. И вообще вся обстановка представляла бесконечные искушения и соблазны для Гавриила.