БОЖЬИ ВОЙНЫ

— Дорогая Рикса! — заговорил после долой паузы Шарлей. — У меня тоже были предки. И я также имею наследственность. Из поколения в поколение в моем роду передавались разные житейские мудрости и изречения, короткие, длинные, даже рифмованные. Из пустого даже Соломон не нальет. У богатого и вол отелится. Монастырь будет дольше, чем преор. Этих премудростей было несчетное множество, но особенно мне запомнилась одна. Звучит так: верность принципам — это не что иное, как выгодная отговорка для безвольных недотеп, которые пребывают в бездеятельности и маразме, ничего не делая, поскольку любая активность превышает их силы и воображение. Чтобы иметь возможность с этим жить, эти растяпы из своего растяпства сделали добродетель. И гордятся ею.

— Красиво. А правда?

— Что — правда?

— Что такое правда?

— Правда, — спокойным голосом сказал Самсон Медок, — это дочь времени.

— Зачатая, — закончил Шарлей, — от стечения обстоятельств во время случайного и короткого романа.

Было около полудня, когда они прибыли в Кроншвиц. Был полдень, когда они измучились и устали стучать в калитку, а потом колотить в нее. Когда они едва не охрипли от крика. Увенчанная замком монастырская калитка оставалась замкнутой наглухо. А каменная глыба доминиканского cenobium такой, какой и была: холодной, мертвой и безмолвной.

— Мы прибыли за панной Юттой де Апольда! Уполномоченные ее родителями!

— Pax vobiscum, sorores![1082] Нас прислал архиепископ магдебургский. Отворите!

— Я священник! In nominee Patris et Filii et Spiritus Sancti! Credo in Deum Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae! [1083]

— Мы добрые католики. Клянемся Святым Крестом!

— Жертвуем на монастырь пятьде… сто гульденов!

— Ютта! Отзовись! Ты там? Ю-ю-ютта-а-а-а-а!

От обитой железом калитки разило холодом и враждебным запахом ржавчины. Монастырь молчал. Как могила. Как камни окружающих его стен.

— Монашки внутри, — сделал вывод Шарлей, когда они сдались и отступили к ближайшему лесочку. — Выход один. Табор действует близко, вот те дымы — это где-то под Герой, кажется, также горит Альтенбург, который мы вчера проезжали. Я сгоняю туда, приведу сотню парней, и мы возьмем монастырь штурмом.

— Они ограбят монастырь. Доминиканкам тоже достанется.

— У них был шанс.

— Я пойду еще раз под монастырь, — стиснул губы Рейневан. — На этот раз сам. Упаду на колени перед калиткой. Буду умолять…

Самсон словно тигр внезапно прыгнул в заросли и выволок за ворот невысокого и взлохмаченного типа.

— Пустите… — застонал тип. — Пустите меня… Я всё скажу…

— Ты кто?

— Брюнварт, господин. Слуга из монастыря… Я слышал, что вы что-то кричали под калиткой… Напрасно, потому что той панны в монастыре уже нету.

— Говори! Говори, что с ней!

— А вы что-то там говорили про деньги…

Они ехали на восток, трактом на Хемниц. Возбужденный полученной информацией Рейневан снова был во главе и снова задавал темп.

— Они бежали из монастыря, — неизвестно, в который раз повторял он, когда они поехали чуть медленнее. — Ютта с какой-то другой панной. Бежать им помог какой-то священник, любовник той, другой…

— Допустим, что другой, — скорчила лукавую гримасу Рикса, но под его злым взглядом затихла.

— Поехали, — продолжал он, — на восток, в направлении Дрездена, на Виа Региа. Мы должны их догнать.

— Они выехали из монастыря более недели тому, — заметил Самсон. — Если верить слуге. У них большое преимущество. А мой конь… Не хочу вас огорчать, но с его ходом что-то не так.

— Неудивительно, — прыснула Рикса. — Носить такого гиганта — это не шутка. Сколько ты весишь, дибук? Четыре центнера[1084]?

— Коня, — Шарлей стал в стременах, — надо будет сменить. У твоего, Рейнмар, я слышу, тоже в груди играет, как в кузнечных мехах. Нам нужны новые скакуны. Что вы скажете об этих?

Он показывал на лес, на лесную дорогу, откуда как раз выходила колонна крестьян. Было их около дюжины, и они вели коней.

И одеты, а скорее переодетые, они были очень странно. И как для крестьян очень нетипично.

— Я знаю этих коней, — сказал Рейневан. — И эти черные плащи. И эти черные забрала…

Он не успел закончить, как Шарлей и Рикса уже пришпорили коней.

Хоть и обутые в огромные лапти, крестьяне проявили резвость оленей и прыгучесть косуль. Бросив мешающие им трофеи, они мчались сквозь чащу и заполненные снегом ямы с грацией антилоп, удирали так проворно, что настигнуть их не было никакой возможности. Шарлею и Риксе удалось поймать только одного, самого пожилого и, наверное, больного плоскостопием, как определил Рейневан, судя по утиной походке.

Мужика притащили за воротник, он плакал, кричал, просил пощады и взывал к Богу, делал всё как-то неуклюже и непонятно. К счастью, Шарлей знал секреты общения с представителями земледелия. Од дал мощного пинка крестьянину под зад, а когда тот резко выпрямился, заехал кулаком по шее. Подействовало мгновенно.