Божья кара

«Старость меня дома не застанет, я в дороге, я в пути», – пели мы в молодости, когда были глупыми и счастливыми. И, вперив усталый свой взор в давно уже не мытое вагонное окно, я смотрю на занесенные снегом полустанки, сумрачные, затянутые зимним туманом города, унылые и безрадостные, кажется, навсегда покинутые людьми поля... Я смотрю на все это и вижу залитое солнцем море, восход луны над коктебельским заливом, острые скалы Карадага, медленно погружающиеся в вечерний сумрак... А рядом Жора Мельник с хрустом свинчивает золотистую пробку с коньячной чекушки, а рядом Слава Ложко, потрясая своим костылем, прости, Слава, на всю набережную ругает меня на чем свет стоит за эту вот несчастную чекушку, потому через полчаса нам с Жорой выступать в его ресторане и мы не сможем быть возвышенными и трепетными, какими ему хотелось бы нас видеть. Подходит Наташа, прибегают чьи-то диковатые детишки, которые тут же разбегаются по ближайшим киоскам и уследить за их шаловливыми ручонками не в состоянии ни один продавец, ножички ли у него на прилавке, раковины, камушки...

Наступает ночь. Карадаг превращается в черный силуэт на фоне мерцающего неба, а громадная красноватая луна поднимается все выше, бледнеет, уменьшается в размерах и, наконец, сжавшись и окаменев, зависает у нас над головой неестественно и страшновато...

А потом вдруг оказывается, что чекушка позорно мала, и запорожский казак Иван Иванович, потрясая над головой золотистой граненой бутылкой, победно пробирается к нам сквозь толпу, и мы понимаем – ничто его сейчас не сможет остановить, отвлечь, увлечь... Разве что шаловливые стихи Жоры Мельника...

Который день не пью – какое время!
Знакомых узнаю. Исчезло бремя
Похмельных дел с утра и прочих рвений.
Волшебная пора для вдохновений!
Который день не пью – какая мука!
Жизнь трезвую мою обвила скука!
Я – дикая лоза, я в клетке птица.
Ну, что еще сказать? Хочу напиться!
И вот декабрь.

Идет мелкий моросящий дождь. Совершенно пустая набережная. От могилы Волошина на холме до профиля Волошина на Карадаге ни единой души. Невидимая в темноте, шуршит зябкая волна. Промокнув насквозь, уже в сумерках бреду к «Камелоту». Окна только этой кафешки чуть светятся в тумане. Вжавшись в дальний угол, сидит единственный посетитель – печальный Жора. Перед ним чекушка, и в ее гранях играют золотистые блики от постреливающих поленьев камина.

– Жора, ты как здесь оказался?!

– Понимаешь, это... Жду весну.

– Так декабрь за окном!

– Вот и жду. А тут ты появился... Почти весна.

– А мне завтра на московский поезд!

– Садись... Дождемся.

Какое счастье!

Но это декабрь.

А сейчас июль – самый жаркий месяц, самое яркое солнце и самые красивые красавицы, съехавшиеся со всех концов нашей необъятной, но дождливой и туманной родины. А каков бытующий здесь закон – если уж приставать к девушке, то выбирать надо бледнокожую – у нее весь отпуск впереди. А загорелые не завтра-послезавтра уедут.

Сам того не замечая, Андрей присматривался не к девушкам в прозрачных туниках, а к девочкам – с кем идут, какие у них отношения с папами, с дядями, с прохожими. Все случившееся с Леной он невольно примерял к этим веселым, визжащим существам, и день уже не казался ему столь же ярким и праздничным, как для этих утомленных солнцем и морем отдыхающих, загорающих, выпивающих. В какой-то момент ему показалось, что впереди идет Лена, он даже прибавил шагу, почти догнал девочку, уже протянул было руку, чтобы коснуться ее плеча, и, только когда она повернулась, спохватился.

– Ну, ты даешь, Андрюшенька, – пробормотал он про себя. Девочка ничего не заметила, да и женщина, с которой она шла, не обратила на него внимания. – Так и вляпаться недолго.

Наташу он нашел там, где и предполагал: возле ресторана «Зодиак» было сооружено нечто вроде соломенно-деревянного скворечника. Сбоку мастера проделали дыру, внутри установили прилавок, а сверху прицепили надпись «Коктейли на все случаи жизни». Тут же висела бумажка со списком этих самых коктейлей: «Сократ», в скобках состав коктейля – цикута на текиле. Среди компонентов упоминался и яд гюрзы, и выжимка из гадюки обыкновенной, из волчьего вымени. Торговля шла бойко, жизнерадостные ребята охотно поглощали все это, понимая, что все эти ужасы ничем им не грозят. Что делать, нам нравятся опасности на экране, угрозы на невинной бумажке, людоеды в сказках, а особенно маньяки за решеткой в зале суда. У них такой печальный вид, такие они несчастные, что совершенно невозможно представить себе человеческую кровь, стекающую с их небритого подбородка. Видимо, и в заключении у них такой же скорбный вид, если уж суровое тюремное начальство отпускает их через год-второй на свободу за примерное поведение.