Божий Дом

Как и все в Божьем Доме, такая реакция наших «старших» была невообразимо бесчувственной, но ничуть не удивившей всех нас. Никто не сказал о том, как медицинская иерархия Дома издевалась над беднягой Потсом с помощью Желтого Человека, как плевало на его чувства и боль. Мы пытались поскорее забыть его, но каждый раз, паркуясь у больницы, мы не могли отвести глаз от пятна на асфальте, напоминавшего нам о нем. Никто не хотел переехать Потса, хотя он и был мертв. Вначале это имело смысл, объезжать пятно, так как там оставалась настоящая кровь, кусочки волос и костей, оставшихся на асфальте. Из-за этого проблемы с парковкой стали серьезнее и Дом послал уборщиков очистить асфальт. Им удалось очистить кости и волосы, но пятно все равно оставалось заметным. Оно становилось все менее и менее заметным, но при этом становилось все шире и распространялось по парковке и стало все сложнее и сложнее не парковаться на Потсе. Все старались парковаться по периметру, некоторые приезжали пораньше, чтобы избежать необходимости парковаться в центре. Короче, напоминание о Потсе после чистки только усилилось. Мы все смотрели на обесцвеченный асфальт, представляя кровь, волосы, кусочки костей, а затем представляли летящего Потса, прыгающего Потса, и, с грустью, живого Потса, и, наконец, живого Потса, не уничтоженного виной за неназначение роидов для Желтого Человека. Мы злились, думая о том, как они мучали Потса, пока тот не уверился в своей вине. Из нас всех, сочувствующий и заботливый Потс, стал бы лучшим доком. Из нас всех он умер. Немыслимо!

— Что ты скажешь про самоубийство? — спросил я у Бэрри.

— Вот, — сказала она, притягивая меня к себе, — положи сюда голову. Закрой глаза. Что ты чувствуешь?

— Ничего. Затем ярость: «Я взбешен! Я в такой ярости, что готов убить!»

— В этом и суть самоубийства. Под невероятным давлением, одни, без помощи руководителей, многие из вас нашли странные способы проекции вашей злости наружу, вроде Хупера и смерти или Ранта с сексом. Потс не нашел. Он никогда не вел себя странно, никогда не злился. Он сдерживал свою ярость и она уничтожила его. Интроекция, противоположное тому, что делаешь ты, Рой.

— Что я делаю?

— Ты нападаешь на все, ты саркастичен и, хотя ты и стал крайне неприятным, это один из способов выживания.

Выживание? Я был не уверен, что переживу Город Гомеров. Единственное, что я знал — у меня серьезные неприятности и что я веду себя, как безумец, но мне уже было наплевать.

Мы с Толстяком сидели в дежурке. Смерть повисла в воздухе. Толстяк был печален, и я спросил о чем он думает.

— О Даблере из Взрывоопасной комнаты и его услуге ПЛ, — ответил он.

— Услуге ПЛ?

— Да. Услуге Придержите Лифт. Когда Даблер был здесь, в Городе Гомеров, его настолько достали, что, как гласят слухи, он начал выносить гомеров с немыслимой скоростью. Он использовал внутривенный хлорид калия, который нельзя засечь при аутопсии. Каждый раз, когда лифт останавливался, он кричал: «Придержите лифт», — и закатывал туда труп, с которым спускался в морг.

— Что?! Он выносил гомеров?

— Слухи, Баш, слухи.

Мы сидели вместе, мой разум носился между услугой ПЛ, Солом, Уэйном Потсом. Я чувствовал отупение. Через несколько минут я поднял глаза. Толстяк плакал. Слезы наполнили его глаза, толстые мокрые слезы отчаяния и потери. Слезы катились по его щекам. Он сидел неподвижно, поверженный герой.

— Почему ты плачешь?

— Рой, я плачу о Потсе. И я плачу о себе.

Издали в моей голове звучала мелодия: не громогласный марш, наполненный цимбалами и тромбонами блестящего марширующего оркестра, ведомого красоткой Молли, нет. Нет, глядя на плачущего Толстяка, я слышал мелодию, исполняемую одиноким трубачом, плывущую над травянистым холмом, услышанную теми, кто плакал, как плакали вдовы и сироты Кеннеди, мелодию невыносимого одиночества.

Сол, портной с лейкемией, проходил через ад. Все, включая весельчака-онколога, сдались и ждали его смерти. В коме, он медленно умирал и так могло продолжаться еще долго. Самое страшное, что ему было больно. Отравленный костный мозг посылал сигналы через сердце и мозг, которые превращались в стоны и слезы. Сол не стонал. Он кричал. Это был неестественный нечеловеческий крик, который полностью уничтожил его сон, и он никогда не спал. Это был протяжный животный крик боли, слезы текли по его щекам. Этот крик сводил нас с ума. Я ненавидел этот крик, ненавидел его.