Божий Дом

— Позвони Толстяку, быстрее.

— Да? Ты думаешь, что не справишься без него? Ты все можешь, Рой. И потом, вспомни, что говорят. Ты не станешь настоящим врачом, не убив пары пациентов.

— Сделай что-нибудь, помоги мне, — сказал я, пытаясь оставаться спокойным.

— И что я могу сделать?

Толстяк прибежал, пыхтя от пробежки по лестнице, и, чувствуя мою панику, приказал мне измерить собственный пульс. Пока я выполнял, он начал приводить Джимми в порядок, не давая тому скончаться на месте. Толстяк набросился на Джимми со своими виртуозными навыками, как на автомате выполняя различные процедуры. Толстяк болтал, работая, обращаясь ко всем нам, включая медсестру по имени Грэйси из службы питания и диетологов, которая каким-то образом оказалась с ним в этот час.

— Что происходит с Джимми? — спросил Толстяк, ставя центральную вену.

— Рак легкого.

— Иисусе, — сказал Толстяк, — и он достаточно молод, чтобы умереть.

— На твоем месте, я бы попробовала лаэтрил, — сказала Грэйси, диетолог.

— Попробовала что? — спросил Толстяк, останавливаясь.

— Лаэтрил для излечения рака, — сказала Грэйси.

— Что для чего? — заорал Толстяк, замирая.

— Мексиканцы обнаружили, что выжимка из косточек абрикоса, называемая лаэтрил, может вылечить рак. Спорно, но...

— Боольшшшииее дееньгиии, — с сияющими глазами закончил за нее Толстяк: — Слушай, я должен узнать про это побольше, — заявил он, начиная отчаливать.

— Толстяк, подожди! — сказал я. — Не бросай меня сейчас!

— Рой, ты слышал, что сообщила Грэйси? Средство от рака. Я хочу узнать об этом побольше!

— Это же чушь! — сказал я. — Нет никакого средства от рака, это афера!

— Ничего подобного, — сказала Грейси с достоинством, — сработало у мужа моей кузины. Он умирал, а теперь в норме.

— Умирал, а теперь в норме, — сказал Толстяк и, направляясь к выходу, пробормотал в трансе, — умирал, а сейчас в норме.

— Толстяк, пожалуйста, — сказал я, — не оставляй меня. — Джимми как раз начал снова пытаться умереть.

— Почему? — озадаченно спросил Толстяк.

— Я напуган.

— До сих пор? Тебе до сих пор нужна помощь?

— Да.

— Ну что ж, тогда ты ее получишь. За работу.

И мы принялись за работу, но вскоре я заметил, что Толстяк исчез, а я был в одиночестве с Джимми, Говардом и медсестрой Максин. Но потом я сообразил, что раз Толстяк исчез и оставил меня одного, он знал, что я справлюсь, и я почувствовал тепло уверенности. Я справлюсь и, хотя больше всего я хотел надрать задницу Говарду, я работал над Джимми, пока не стало понятно, что ему нужен вентилятор, что означало СПИХ в интенсивную терапию, и, глядя на улыбающегося садиста-хирурга, увозящего Джимми, из которого сейчас торчало столько трубок, что он был похож на фрикадельку в тарелке спагетти, я почувствовал облегчение, но, услышав, как Говард сказал: «Сильная работа над тяжелым случаем», — я вновь наполнился ненавистью.

Капли пота с моего лба падали на историю болезни Джимми и вирусы гриппа текли через все мои мышцы. Я покончил с записями и отправил Синяка[98] отнести их в БИТ. Я посидел немного, думая, что это была худшая ночь в моей жизни, но она закончилась, и я могу пойти спать. Теперь они меня не достанут. Через приоткрытое окно донесся приятный запах дождя, испаряющегося с горячего асфальта. Медсестра вошла и сообщила:

— У мистера Лазаруса только что открылось кишечное кровотечение.

— Ха-ха-ха, Максин, очень смешно. У тебя отличное чувство юмора.

— Я серьезно. Вся постель в крови.

Они хотели, чтобы я продолжал, но я уже не мог. Жизнь превратилась в миг перед лобовым столкновением. Это не могло быть реальностью!

— Я больше не в силах делать что-то еще! — услышал я свой голос. — Увидимся утром.

— Послушай, Рой, ты что, не понимаешь? Он только что потерял галлон крови. Он лежит в ней. Ты — доктор. Ты должен что-нибудь для него сделать.

Переполненный ненавистью, стараясь подавить мысли о том, что Лазарус хочет умереть, и я хочу, чтобы он умер и в тоже время я должен надрывать задницу, не давая ему умереть, я вошел в его палату и оказался лицом к лицу с обильной черной мокрой и липкой кровью. На автопилоте, я принялся за работу. Последнее, что я помнил, было введение назогастральной трубки в желудок Лазарусу и кровавую рвоту залившую меня с ног до головы, когда Лазарус закатил глаза, уже видевшие смерть.

Сразу за Лазарусом, перед самым рассветом, доктор Сандерс вернулся полысевшим от химиотерапии, с инфекцией и кровотечением, окончивший свою рыбалку досрочно.

— Я рад, что ты снова будешь моим доктором, — сказал он слабым голосом.

— Взаимно, — сказал я, думая о том, что, возможно, он поступил в больницу в последний раз и, что я очень к нему привязался.

— Только запомни: никаких пересудов за моей спиной, Рой. Все в открытую. А что касается финального героизма, мы об этом поговорим ближе к делу.