Божий Дом

Это было чем-то новеньким. Наслаждаться работой в Божьем Доме? С надеждой глядеть на тех, кто проходит в дверь. Спасти жизнь? Две жизни? Я почувствовал гордость. Давление лечения неизлечимых, невыносимых, неразместимых, никому не нужных сменилось ощущением реального врачевания, борьбой с реальной болезнью. Ближе к полуночи, ожидая своего сменщика — Глотай Мою Пыль — я сидел на сестринском посту, болтая с двумя полицейскими, которые зашли пропустить по чашечке кофе в ожидании предстоящих ужасов этой ночи.

— Ты весь в рвоте, — сказал Гилхейни.

— Крещение огнем, — добавил Квик, — надеюсь, ты не в обиде за римско-католическую метафору.

Ночная сестра подошла ко мне с последней просьбой. Она показала на взволнованную пару в дверях и сказала, что им сообщили, что их дочь привезли сюда с передозировкой.

— Сегодня не поступало никаких передозировок.

— Я знаю, я уже проверила, но все-таки поговори с ними.

Я пошел. Преуспевающие, евреи, он — инженер, она — домохозяйка, они волновались о своей дочери, студентке женского колледжа в соседнем районе. Я сказал, что я позвоню в Лучшую Больницу Человечества, ЛБЧ, и проверю, не поступала ли она туда. Я позвонил, там проверили и ответили, что поступала. Мертва по прибытию.

Полицейские смотрели на меня. Я чувствовал, что задыхаюсь. Я вернулся к обеспокоенным родителям и сказал:

— Ее отвезли в ЛБЧ. Вам стоит поехать туда прямо сейчас.

— Слава Богу, — сказала женщина. — Шелдон, поехали скорее.

— Ладно. Спасибо, док. Может, когда она улучшится, они переведут ее обратно в Дом. Это наша больница, понимаете?

— Да, — ответил я, не в состоянии сказать им правду, — конечно, переведут.

Я вернулся и сел, чувствуя себя виноватым за свою трусость и думая о людях, которых я знал, тех, кто жил, а теперь умер от чего бы то ни было.

— Как тяжело быть честным со смертью, — сказал Гилхейни.

— Это жестче, чем самый жесткий локоть гомера, — добавил Квик.

— Но все же твердость возвышает в нас мягкость, — сказал рыжий коп, — наша душа — то, что заставляет нас плакать на свадьбах, рождениях и тогда, когда первая горсть земли ударяет в крышку гроба. Это то, что делает нас людьми. Все-таки приемное отделение не самое злое и бессердечное место на земле, не так ли?

— Совсем не самое бессердечное, — закончил Квик.

Глотай Мою Пыль вошел под приветственное «Добро пожаловать!» полицейских, я пожелал им спокойной ночи и через предбанник отправился к парковке. Безумный Эйб, раскачиваясь, пронзил меня своим электрическим взглядом.

— Ты еврей, — спросил он.

— Да.

— Пока что ты молодец. Езжай осторожнее, дорога скользкая от дождя. Спокойной ночи.

Он был прав по поводу моей работы, еврейства, дождя, скользкой дороги. Как мог я не быть счастливым? Я чувствовал себя человеком. Я провел первые человеческие шестнадцать часов в Божьем Доме.

11

Две одинаковых черных взмыленных лошади выбирались из заболоченной шахты, проваливаясь в жидкую черную грязь, все еще пытаясь нащупать твердую почву. Я прыгнул в болото, помогая им выбраться, и, когда мы барахтались, толкаясь, шмат черной вонючей мокрой грязи вылетел из под копыт и с мерзким ШЛЕП попал на открытый участок моей шеи. С отвращением я потянулся, чтобы его вытереть.

— АААЙ, Рой, ты попал мне в глаз! Я пыталась тебя разбудить поцелуем.

Бэрри. Я ударил ее в глаз. Где это мы? В ее машине, в городке, где я родился. Я пробормотал:

— Прости, я не мог понять, что происходит.

— Мы почти доехали. Я следовала твоим указаниям, но теперь ты должен показать мне, как добраться до твоего дома. Смотри! Здесь уже пошел снег. Это же прекрасно?! Первый снегопад в этом году.

Это и правда было прекрасно. Черные ветви деревьев под белым покрывалом снега на фоне серых ноябрьских облаков. День благодарения. Вот что происходит! Несмотря на ухудшающиеся ОНК, мы с Бэрри собирались провести День благодарения с моими родителями. Она подобрала меня утром перед приемным отделением Дома после ночной смены и мы поехали в провинцию Сибирь на севере штата Нью-Йорк. Тундра. Город китобоев, город блядей, город церквей, мой город достиг пика развития перед самой американской революцией, а сейчас жизнь в нем поддерживалась двумя цементными заводами, которые покрывали все цементной пылью. Рабочие этих заводов поддерживали жизнь баров, блядей, церквей, оленей, лосей и другие останки человеческого существования.

— Твой городок очаровательно старомоден, — сказала Бэрри.

— Да уж, покупка презервативов всегда представляла сложность.

— Что заставило твоего отца переехать сюда из Нью-Йорка?

Я вспомнил рассказы отца о том, как трудно было пробиться дантисту после войны. Они спали на выдвижной кровати, которую днем превращали в диван в своей однокомнатной квартирке, и рассказ моей матери о том, что он был счастлив, как ребенок новой игрушке, после первого дня работы в своем собственном кабинете в их маленьком городке, принеся домой восемьдесят пять долларов наличными. И я вспомнил, как он любил гольф и сказал:

— Гольф, деньги и страх.

— Страх?

— Да, страх стать никем в Городе.