Божий Дом

— Итак, чему же вы научились? — спросил Толстяк. — Вы узнали, что кожа при почечной недостаточности истончается и легко травмируется и что Частники Дома — дебилы. Что еще? Что теперь может случиться с этим несчастным?

Студенты вбросили стадо зебр, и Толстяк велел им заткнуться. Я и Потс оставались в недоумении.

— Инфекции, — сказал Чак. — Почечная недостаточность предрасполагает к инфекциям.

— Именно, — сказал Толстяк. — Город Бактерий. Мы пошлем бактериальные культуры всего, что можно. Если бы не Доновиц, этого беднягу завтра бы выписали. Теперь, если он конечно выживет, это будут недели до выписки. И если он об этом узнает, мы попадем в Город Исков.

При этих словах студенты опять возбудились. Они сейчас задумались о правах пациентов, а «человечное здравоохранение» всегда было горячей темой. Студенты хотели все рассказать пациенту и надоумить его подать иск.

— Тоже не выйдет, — сказал Толстяк. — Чем хуже Частник, тем лучше его подход к пациенту и выше благодарность пациентов. Если доктора верят в иллюзорного доктора из телевизора, то что говорить о пациентах? Говорить пациенту, что существует Частники-два ноля? Ни за что!

— Два ноля? — спросил я.

— С лицензией на убийство, — сказал Толстяк. — Время обедать. Из микробиологического анализа мы выясним, куда совал руки Доновиц перед тем, как попытаться убить этого несчастного уремичного шлимазла.

Толстяк оказался прав. Многочисленные и разнообразные бактерии населяли рану, включая вид, натуральной средой обитания которого была клоака домашней утки. Толстяк заинтересовался и задумал опубликовать «Случай Утиной Задницы Доновица».[23] Пациент был на пороге смерти, но все же выжил. Его выписали через месяц, и он отправился домой уверенный, что естественной частью удачного курса его лечения в Божьем Доме, было отрывание куска его кожи заботливым и славным доктором.

Толстяк пошел обедать, а наш кошмар возобновился. Максин потребовала, чтобы я назначил аспирин от головной боли Софи, но, когда я уже расписывался под назначением, я сообразил, что несу ответственность за любые осложнения и побочные эффекты, и остановился. Вдруг у Софи аллергия на аспирин, а я об этом не спросил. Да нет же, спросил! Нет у нее аллергии. Я начал расписываться и вновь остановился. Аспирин может вызвать язву. Хочу ли я, чтобы эта СБОП истекла кровью и умерла из-за язвы? Лучше я подожду Толстяка, проверю, стоит ли давать ей аспирин. Он вернулся.

— Толстяк, я должен спросить у тебя кое-что.

— У меня есть ответ, у меня всегда есть ответ.

— Ничего, если я дам Софи аспирин от головной боли?

Посмотрев на меня, как на инопланетянина, Толстяк сказал:

— Ты хоть слышал о чем ты у меня спрашиваешь?

— Да.

— Рой, послушай. Матери дают аспирин младенцам. Ты сам себе даешь аспирин. Что с тобой?

— Кажется, мне просто страшно подписать назначение.

— Она бессмертна. Успокойся, я буду рядом, хорошо?

Он закинул ноги на стол и раскрыл «Уолл Стрит Джорнал». Я назначил аспирин и, чувствуя себя кретином, отправился осмотреть гориллу по имени Зейс.

Сорок два, злобный, с серьезной болезнью сердца. Ему нужно было поставить новый катетер для внутривенных. Я представился и попробовал. Руки тряслись, и я начал потеть в жаркой палате, и несколько капель пота попали на стерильное поле. Я не попал в вену и Зейс взвыл, застонал и начал вопить:

— Помогите! Медсестра! Болит! Сердце! Принесите мой нитроглицерин!

Отлично, Баш, твой первый сердечник и ты устроил ему инфаркт.

— У меня инфаркт!

Отлично. Позовите доктора. Погоди, ты и есть доктор.

— Ты доктор или что? Мой нитроглицерин! Быстро!

Я положил таблетку ему под язык. Он велел мне проваливать. Убитый, я желал того же самого.

День, наполненный великими медицинскими достижениями, продолжался. Мы с Потсом вертелись вокруг Толстяка, как утята вокруг мамы-утки. Толстяк сидел, задрав ноги, читая с интересом о мире ценных бумаг, акций и слияний, и, в тоже время, точно король, знающий королевство не хуже своего отражения, чувствовавший отдаленное наводнение своими собственными почками, а сборы урожая своим желудком, он знал все, что происходит в отделении, говорил нам, что делать, предупреждал о том, чего делать не надо, помогал нам. И только один раз он заторопился, проявив себя героем.