Божий гнев

Когда лагерный шум, трубы, ржание коней и скрип возов сменились тишиной полей, Стржембош почувствовал сильное утомление; он дремал в седле, и раза два, когда конь его, довольно плохой, спотыкался, чуть не свалился с него; потом протер глаза и начал посвистывать, любуясь деревенской природой и думая о Варшаве — Бианка, замок, товарищи, придворная жизнь, прогулки в город вспоминались ему.

Знакомые лица одно за другим, как призраки, проходили перед ним и притягивали его к себе.

То, что до сих пор еще влекло его обратно в обоз, исчезло; какая-то новая сила звала его против воли в Варшаву. Сердце у него билось сильнее при воспоминани о прошлом. Король велел ему торопиться; мешкать нельзя было, да и сердце подгоняло. Первая остановка, чтобы покормить коня, была непродолжительна; на ночлег он приехал поздно, а выехал до света.

Чем больше он спешил, тем более росло его нетерпение; час казался ему непомерно долгим, день бесконечным, а бег коня ленивым. В лагерь его уже не тянуло; жаль было только Ксенсского.

Стржембош ехал так быстро, что, хотя пани подканцлерша значительно опередила его отъездом, он догнал ее на последнем ночлеге перед Варшавой и присоединился к ее поезду.

Особенно удивительного, впрочем, не было в том, что он ее догнал: пани Радзеевская ехала вполне по-пански, высылая вперед квартирмейстеров, долго задерживаясь на остановках и поздно выезжая с ночлегов. Спешить ей было незачем; тяжелая карета шестерней довольно медленно тащилась по вязкой, ухабистой дороге, и челядь должна была поддерживать ее, чтобы она не опрокинулась в опасных местах. Возы, следовавшие за ней, были тяжело нагру-женны; прислуга не была расположена торопиться, потому что в дороге жилось свободнее.

На ближайшей остановке Дызма, который не раз бывал у под-канцлерши с поручениями от короля, так что она хорошо его знала, попросил охмистрину доложить о себе. У него было письмо к под-канцлерше.

Его тотчас впустили. В дорожном, но красивом и нарядном, платье Радзеевская сидела, задумавшись, на скамье, уложенной подушками. Ее прекрасное лицо носило на себе следы перенесенных мучений, пролитых слез и тяжелой заботы.

— Откуда ты взялся, сударь? — спросила она ласково.

— Король послал меня в Варшаву с различными поручениями, — ответил Дызма, доставая письмо. — Имею письмецо для пани подканцлерши.

Говоря это, он подал запечатанное частной печатью короля письмо, которое Радзеевская, слегка покраснев, быстро схватила, но, подумав, положила подле себя на столе, не распечатывая.

С беспокойством стала расспрашивать, когда он выехал из лагеря и что там нового.

Стржембош отвечал, стараясь поменьше распространяться о подканцлере, хотя она и о нем расспрашивала, — правда, с видимым отвращением.

— Неприятеля мы еще не видели, — говорил он, — но пленных приводят в лагерь ежедневно, и из показаний ясно, что все его войско находится у Дубна и Олыки, а может быть, и ближе. Король хочет идти навстречу, и нетерпеливо рвется в бой, но Потоцкий и Каменовский доказывают, что позиция под Берестечком удобна и для лагеря и для сражения, и другую такую найти трудно.

Все бы шло хорошо, потому что подходят еще и новые силы, — заключил Стржембош, — если бы не брожение и смута, уже начавшиеся в посполитом рушеньи.

— О! Это легко можно было предвидеть, — с живостью ответила Радзеевская. — Есть люди, которые всегда готовы сеять смуту, и, конечно, не преминут и здесь пустить ее в ход, а людей, готовых бунтовать, всегда найдется довольно. Бедный король!

— До сих пор, — прибавил Стржембош, — он остается полным мужества и таким деятельным, каким я его еще никогда не видал. Даже под Зборовом, хоть и там он не сидел, сложа руки, он не был таким неутомимым, таким строгим; да вряд ли это поможет…

Дызма не докончил.

— Да, — отозвалась, невольно оживляясь, подканцлерша, — вряд ли это поможет, если под ним роют ямы!

Она погрузилась в грустную задумчивость.

— Долго ли твоя милость пробудет в Варшаве?

— Не знаю; все зависит от того, как меня примет королева и когда захочет отправить.

— Не забудь же зайти ко мне, так как я должна написать ответ, — сказала вполголоса подканцлерша. — А до Варшавы с нами поедешь?

Стржембош ответил:

— В случае надобности я мог бы поспеть туда в полдня.

Но Радзеевская отрицательно покачала головой. Больше она ни о чем не расспрашивала и взялась за письмо короля; Стржембош понял, что ему пора уходить.

Он поклонился и вышел; а по приказанию подканцлерши ее маршалок повел его в соседнюю избу для угощения.

Остаток пути прошел очень весело, так как Стржембош, щадя измученного коня, не спешил и проводил время в приятельской беседе с приближенными пани Радзеевской. Она сама несколько раз призывала его, расспрашивала о разных подробностях и узнала от него, что подканцлер после перехваченного письма ничего не посылал в Варшаву вместе с королевской корреспонденцией, а отправлял гонцов из Крылова. Стржембош знал о двух или трех таких посылках.

Это наводило на размышления: она не могла сомневаться, что муж строил против нее козни.