Божий гнев

Убедились в том, чему долго не хотели верить, — что этот человек, разыгрывавший из себя простака, притворявшийся пьяным, слабоумным, только прикрывался холопством, как маской, и был куда хитрее тех, которые имели с ним дело.

— Политикой его не одолеешь, — сказал епископ, — он в ней сильнее, чем мы; нужно покончить с ним оружием, иначе с ним справы не будет.

Радовались победе, а негодяям она была в особенности на руку, так как они воспользовались ей в тот же вечер.

Палатки Дембицкого, Казимирского и других начальников гудели от говора шляхты, и один лозунг раздавался всюду.

— Finis laborum! [27] По домам! По домам! Пусть гетманы, коли хотят, идут дальше с компутовыми; мы не пойдем.

— Не пойдем! — повторяла шляхта. — Довольно с нас! Казачество побито! Наука не пропадет даром, а мы довольно вытерпели для Речи Посполитой.

— По домам!

Королю вначале не сообщали об этом, чтобы не отравить ему радости этого дня, но на другой день подканал ер первый явился к нему после мессы в королевском шатре. Услыхав, что Ян Казимир желает как можно скорее пуститься в погоню за уходящими, он с притворным состраданием сказал королю:

— Наияснейший пан, об этом бесполезно толковать, пока не успокоится шляхта; уже со вчерашнего дня она волнуется и хочет без позволения разойтись по домам.

Король с негодованием воскликнул:

— Как? Хотят оставить меня, вождя и короля? Не верю, чтобы польская шляхта была на это способна!

Радзеевский сочувственно вздохнул.

— Я не говорю, — сказал он, — что она исполнит это; кто знает, как с нею обращаться, тот сумеет ее удержать; но сейчас такой лозунг: по домам! Я проехал по лагерю от посполитого рушенья сандомирского, и только и слышал по дороге крик: "По домам!"

Начали сходиться другие сенаторы, вошел епископ Лещинский; Ян Казимир обратился к ним:

— Послушайте, какую весть принес пан подканцлер, — сказал он, — я верить не хочу, но он ручается за правду.

Князь Доминик Заславский, только что вошедший в палатку, угрюмо возразил:

— Теперь всему дурному можно верить. Слышал и я, что происходит; удастся ли помешать этому или…

Он не докончил и пожал плечами.

— Значит, наша победа, так дорого стоившая, пропадет даром! — воскликнул король.

Все молчали, а Радзеевский сказал:

— Не хвастаясь, скажу, что хорошо знаю шляхту, — и что она любит меня и верит мне. Готов служить, как умею; быть может, мне удастся остановить ее.

— Так сделайте это, пан подканцлер, — сказал Лещинский, — это ваша обязанность, которую не следует откладывать, потому что зло заразительно.

Вошел в палатку Любомирский и шепнул на ухо гетману Калиновскому ту же самую новость о своеволии шляхты.

— Это уже не тайна, — ответил Калиновский, — давно уже это готовится, и бессовестные люди, не знаю уж, с какой целью, все время поджигали шляхту.

Все лица омрачились. Король стоял задумавшись, опираясь о стол и немного погодя поднял голову.

— Не верю! — воскликнул он. — У нас ведь всегда так бывало и, пожалуй, навеки так останется, что всякое дело встречает противников, и кто-нибудь должен крикнуть veto, но мы, конечно, заглушим этот крик и не дадим восторжествовать смутьянам!

— Так бы должно быть, — перебил Лещинский, — но не всегда так делается, потому что бездельники кричат всех громче, а кто храбро бьется и любит родину, тот молчит.

Радзеевский нетерпеливо мялся.

— Если выступят публично, то и мы постараемся кричать громко и перекричим их…

— Если выступят, — перебил Лянцкоронский, — но послушайте, что они говорят о созыве кола, на которое хотят потребовать короля; они уже выбирают людей посмелее, которые бы явились к королю с этим требованием.

Все присутствующие, для которых это коло посполитого рушенья равнялось смуте, молчали, пораженные, и переглядывались друг с другом. Всех равнодушнее отнесся к этому известию король.

— Коло? — сказал он. — Да хоть бы и созвали коло? Если будут просить у меня позволения, я не откажу. Бог с ними, я не сделал ничего такого, за что бы побоялся отвечать перед Богом, совестью и народом… Пусть судит меня коло.

— Наияснейший пан, — сказал канцлер, — никто из нас иначе не мыслит; а все-таки я против этого кола, не из опасения, но ради чести величества, которой оно наносит ущерб. Есть особы, которых толпа не может и не должна судить. Они отвечают перед Богом, а не перед коло.

— Уважение к величеству, — тихо возразил король, — давно исчезло у нас и вряд ли вернется… Пусть собирают коло, если хотят.

В эту минуту нерешимости, когда другие молчали и шептались, Радзеевский снова заговорил:

— Тут ведь не в жалобах дело, которыми просто прикрываются для очистки совести… Шляхте хочется по домам, вот и все. Это у нее нужно выбить из головы.

— Кто чувствует себя на это способным, — сказал Лещинский, — тот обязан оказать эту услугу Речи Посполитой и королю. Не придется нам хвалиться победой, если, сделав едва половину дела, мы бросим его неоконченным.

— Шляхта кричит, — заметил Лянцкоронский, — что казачество уже не поднимет головы.

Иеремия Вишневецкий, который стоял терпеливо, не участвуя в беседе, не выдержал.