Божий гнев

— Если нас заметят, — сказал Ксенсский, — то отсюда скоро не выберешься. У Надольского повернуться негде, присесть не на чем, а у пана стражника польного, Мариана Яскульского, как видишь, с утра до ночи, в будни и в праздник, толпа народа. Съедят и выпьют у него столько, что на эти деньги можно бы было содержать большой отряд жолнеров. Но у Яскульского такой уж характер: готов рубашку отдать, лишь бы его не заподозрили в скупости и скаредности. Наверное, детям ничего, кроме долгов, не оставит. Человек хороший, храбрый солдат, дело свое знает, но — дырявый мешок. Что он будет делать, когда придется выступать, — не знаю, потому что, наверное, он уже задолжал всем виноторговцам и поставщикам разных припасов.

Ксенсский напрасно искал прохода, который позволил бы ему миновать Яскульского. Справа был выкопан ров для стока воды, через который невозможно было перебраться, слева возы так тесно стояли между палатками, что пришлось бы перелезать через них, а это было неудобно, так как поклажа громоздилась на них высоко.

Оставалось только попытаться проскользнуть мимо незамеченными, что для Ксенсского, всеми любимого и знаемого, было совершенно невозможно. Лишь только они приблизились к палаткам, старый ротмистр Клодзинский, стоявший с огромным кубком подле группы собеседников, крикнул:

— Сташек! стой! пароль! Не уйдешь! Взять его! Не знает пароля!

Толпа товарищей бросилась к нему из шатра, с криком: "Ксенсский! Ксенсский!" — и сам Яскульский выбежал крича: "Где? где? Давайте его сюда, давайте!"

Уйти не было возможности.

Перед ними стоял пан польный стражник и с ласковой усмешкой приветствовал Ксенсского как желанного гостя, хотя собралось уже с полсотни других.

Средних лет, но очень моложавый, свежий, румяный, красивый, с открытым, рыцарским выражением лица, пан польный стражник имел в себе что-то настолько подкупающее, что устоять против него было трудно. Хороший товарищ, услужливый, добрый, всегда готовый и выпить, и пошуметь, и уладить ссору, он был одним из любимцев войска, и знали его почти все.

По костюму, довольно короткому, по тогдашней моде, красивому и прекрасно сшитому, хотя уже потертому и в пятнах, приобретенных за столом, видно было, что Яскульский любит наряжаться и хочет выглядеть красивым. Известно было, что он льнул к женщинам, которые платили ему тем же. Закрученные кверху усы, завитые волосы, черные огненные глаза, пунцовые губы с приятной усмешкой, румяные щеки, свежий цвет лица чрезвычайно молодили его.

— Ксенсский, — крикнул он, — не нанесешь же ты мне такого бесчестия, что минуешь мой шатер, не отведав моего хлеба-соли!

— Милый стражник, — воскликнул Ксенсский, — некогда мне, вожусь со своим племянником, только что зачисленным в полк; надо его снарядить с ног до головы, а времени мало.

Он указал на Стржембоша.

— Только что зачисленным… так нужно спрыснуть зачисление! — возразил Яскульский. — Надо окрестить молодца!

— Дорогой стражник, — перебил Ксенсский, — он едет из Варшавы, прямо от двора, а там некрещеных нет.

Тем временем его, уже переставшего упираться, тащили в шатер, а Стржембош должен был следовать за ним. Стол, к которому их подвели, походил на взятый приступом город. Много на нем было полных блюд и жбанов, но еще больше опорожненных, и множество опрокинутых стаканов и кубков. На земле звенело под ногами битое стекло. Некоторые из собеседников еще сидели перед кубками, иные, чересчур угостившиеся, спали, положив голову на руки, большинство толпилось вокруг столов, толкалось, сходилось и расходилось и вело беседу.

Хмель, татары, король, посполитое рушенье, обещанные отряды панов были главными темами болтовни.

— На этот раз, — сказал какой-то толстый шляхтич, с огромными усами, на котором платье, казалось, готово было лопнуть, так тесно оно охватывало его огромную, сильную и хорошо сложенную фигуру, — на этот раз, можно думать, посполитое рушенье не обманет; известия получаются самые утешительные. Сами воеводы ведут полки, и князь Доминик в том же числе.

Он презрительно рассмеялся, пожимая плечами.

— Только вот загадка, долго ли шляхта продержится с нами в поле; ведь она затоскует по домам, а когда ей захочется отведать жениной стряпни, никакая сила ее не удержит!

— Дольше, чем на шесть недель, я не рассчитываю, — заметил другой.

— А если война так скоро не кончится, тогда что? — спросил усатый великан.

— Тогда она ляжет на наши плечи, и нам придется кончать ее! — крикнул кто-то.

— А я думаю, — сказал другой, — что если Бог не против нас, она и четырех недель не протянется. Такого войска, какое у нас будет, ни казаки, ни поляки еще не видали. Как навалимся на них всей силой, раздавим в лепешку.

Стоявший подле него недоверчиво засмеялся.

— Кстати сказать, — крикнул кто-то, — Хмель ведет переговоры с ханом и старается уговорить его нарушить договор! Сулит ему верную добычу: будет-де забирать мед горстями из подкуренного улья, не опасаясь пчел.

— Хан поддался на уговоры, — заметил другой. — Идет с огромной ордой и, по слухам, страшно опустошает землю.