Божий гнев

— Наияснейший пан, — отвечал Дызма, — мне кажется, что при теперешнем настроении ее не купишь ни за какую цену, потому что она и честь свою забыла.

Король нахмурился и бросился на турецкие подушки, разложенные вдоль полотнищ шатра.

— Пойду один, без них, — сказал он, — может быть, устыдятся.

Эта мысль захватила его.

— Да, — повторил он, — вот последнее: устыдятся, не бросят меня! Уговаривать их пустая трата времени. Пойду, пойду!

Он встал и велел позвать Яскульского, который находился поблизости.

— Можешь говорить, — сказал он ему, — всем, кто будет спрашивать, что если шляхта не хочет оставаться со мной, то пусть уходит, куда глаза глядят… Пойду с войском один… Понимаешь, пойду один!

И с ударением повторил несколько раз:

— Понимаешь, пойду сам!

В этот вечер можно было подумать, что находишься не в лагере, среди войск и рыцарства, а на бурном сеймике.

Если бы казаки, хотя бы даже какой-нибудь сброд, напали на разгорячившихся и забывших о порядке крикунов, они могли бы взять их голыми руками — такой беспорядок царил среди шляхты, а от нее распространялась и на войско.

Казаки, война, отечество, опасность, — все было забыто; нападали на короля, как будто он один был виновен.

И постоянно повторялось одно, чему научили смутьяны:

— Пусть король идет со своими немцами; шляхта не обязана служить даром больше двух месяцев. Мы свое дело сделали. Собрать коло, обсудить. Сыты мы по горло… по домам!..

Одно из самых бурных коло, состоявшее из краковян и сандомирцев, на которое сбежались все крикуны, горланы и пьяницы, так бушевало между палатками, как будто готовилось взяться за сабли и броситься на королевских сторонников. Один за другим взбирались ораторы на старую ставню, добытую в местечке и положенную на бочку. Взобравшись на эту трибуну, оратор подбоченивался и принимался горланить.

Один за другим повторяли охрипшими голосами одно и то же, а шляхта всем аплодировала.

В стороне стоял Дембицкий и слушал, а за ним, закрывшись плащом, Радзеевский. Ему должны были оказать здесь торжественный прием. Ведь он довольно-таки кормил и поил шляхту и думал, что если она кланялась ему в пояс, когда уплетала его угощение, то и теперь окажется послушной. Он не знал, что та же самая шляхта, собравшись в кучу и упиваясь своей «златой вольностью», не знает милостивцев и никому не кланяется.

С презрением смотрел на эту толпу Радзеевский и готовился сам выступить против них.

— Я бы не советовал, — сказал Дембицкий.

— Что ты о них думаешь? — проворчал Радзеевский. — Шушера, надо только умеючи поговорить с ними, и все пойдет, как по маслу.

Готовилась комедия. Первый ворвался в толпу Снарский, расталкивая шляхту и крича:

— Тише, тише! Слушайте! К нам идет подканцлер. Наступила тишина, но кто-то крикнул:

— Ну так что ж? Велика штука подканцлер! Невидаль, подумаешь!

Иные смеялись, но за Снарским прибежал Казимирский.

— Паны братья! Идет к нашему колу Радзеевский: он даст нам разумный совет. Льстецом он не был и не будет.

Но кто-то из толпы, подзадоренный первой выходкой, ответил:

— Совет пусть дает, да нас не выдает: будем ему рады! Другие встретили это замечание одобрением. Ждали, помалкивая и оглядываясь, когда кто-то крикнул:

— Пока он со своим советом приедет, будем продолжать. Но тут раздались голоса:

— Едет, едет!

Впереди шел слуга с факелом.

Подканцлер ехал к панам братьям с благодушным ласковым лицом, но оделся так, чтобы в нем видели сановника.

Он сразу почувствовал, что тут не то, что за столом с угощением: шляхта не уступала ему дороги, пришлось протискиваться в середину с помощью Казимирского и Снарского. Тут, хотя и довольно высокого роста, он совсем затерялся среди шляхты. Осмотрелся: подле не было ничего, кроме бочки, накрытой ставней.

Пошептавшись со своими приближенными, он снял шапку и влез на шаткую трибуну. Окинув взглядом толпу, он почуял в ней что-то странное. Со всех сторон были устремлены на него взгляды острые, вопросительные, как будто никто его не знал.

Он поклонился колу и начал:

— Милостивые паны и братья, услышав, что здесь обсуждается важное дело, касающееся нас всех, я тоже как верный сын отчизны пришел к вам, готовый делить с вами и зло, и добро.

Наступило какое-то зловещее молчание.

— Эй, — крикнул лысый худой огромного роста пехотинец в дырявом плаще, — вы кстати пришли: послушайте-ка наши жалобы королю. Вы имеете у него голос.

— Домой хотим! — закричали со всех сторон.

Тут выступил Обзольский из Сандомира, заложив руку за пазуху, шапка набекрень. Дал другою рукою знак, чтобы все замолчали, и начал:

— У нас уже в горле пересохло от бесполезного крика. Станем на том и не пойдем дальше! У короля есть войско. Мы свою обязанность исполнили; теперь дело платных солдат добивать по лесам и болотам тех, которых мы разбили. Если король хочет заниматься этим, пусть идет, мы же — non plus ultra. Не-пой-дем!..

Он поклонился, раздались аплодисменты, и все закричали, поднимая руки:

— Ни шагу далее!

Подканцлер постоял с минуту.

— Прошу слова, выслушайте меня!

— Говори, говори…