Божий гнев

— Милостивый король, — затрещала она, — не затворяйте передо мной дверей, как перед какой-нибудь бродягой. Я ведь тоже могу при случае пригодиться, потому что больше знаю и больше могу наплести, где потребуется, чем всякий другой. Уж если хотите быть королем, то кому и помогать вам, если не мне.

Наконец, король отделался от нее. Проводив ее глазами, он сказал самому себе:

«Это тебе за старые грехи. Будешь нести наказание до конца дней своих, а отделаться от него… невозможно».

В грустном настроении, пройдясь раза два по пустым покоям, Ян Казимир бросил взгляд на лампаду перед чудотворным образом и быстро подошел к нему, желая стать на молитву.

Но между карлами и обезьянами поднялась в передней такая свара, что он должен был сначала позвать слуг и приказать им унять их.

Не успел он преклонить колени, как чьи-то быстрые шаги, и отворившаяся без уведомления дверь заставили его встать. Бутлер, которого он уже не ждал сегодня, и молодой Тизепгауз вбежали в комнату с расстроенными лицами.

Ян Казимир побледнел, увидев их.

— Государь, — крикнул с порога староста, — вести одна хуже другой из Львова, Замостья… отовсюду… Вестники скорби… Войска наши разбиты, шляхта постыдно бежала… Хмель[4] собирается идти на Краков… наших послов держит в плену, а троих приказал казнить… о перемирии и переговорах слышать не хочет.

Король закрыл глаза, потом заломил руки.

— Сначала на колени! — воскликнул он. — На колени… прочтем литанию Святой Деве… будет молить ее о помощи, а остальное потом.

Он бросился на колени перед образом, и начал читать по-латыни литанию, а Бутлер и Тизенгауз отвечали; затем он поцеловал пол и встал с полными слез глазами.

— Говорите, — сказал он, падая в кресло.

— Поражение бы еще ничего, — начал староста, — но позор… Шляхта, не вступая в бой, поддавшись страху перед холопами, бежала с поля боя; а шла она на войну с огромным обозом, со множеством скарба, серебра, драгоценностей — и все это досталось в добычу казакам и поспольству. Пленных отдавали татарам — человека за коня. Мириться уже не хотят. Стали под Замостьем… Львов каким-то чудом откупился… Что теперь будет… Грозят всю Речь Посполитую завоевать.

Король возмутился.

— Где же наши силы? Где мужество, гетманы, сенат, войско? Не может же один такой разгром сразу уничтожить государство!.. Есть шансы на спасение… Мы можем найти союзников…

Бутлер перебил его:

— Кого, наияснейший пан? На кесаря именно теперь не можем рассчитывать… Франция за тридевять земель, хоть бы и захотела помочь… Прусский наш вассал скорее попользуется нашим несчастием, а шведы…

Король схватился за голову.

— О злая судьба нашей родины! — воскликнул он. — Дошли до такой крайности, что только на подлых татар можем надеяться, если удастся отвлечь их от казаков.

— Такой союз хуже вражды, потому что срамное дело, — грустно сказал Бутлер.

Тизенгауз начал передавать подробности полученных известий, когда раздался стук в дверь, хотя час был необычайный. Тизенгауз побежал отворить и впустил ксендза Флери, капеллана королевы.

Вошедший был бледен и встревожен.

— Правда ли это? — спросил он, обращаясь к королю. — Правда ли? Королеве доложили, что даже Кракову и Варшаве грозит опасность… Она поручила мне спросить об этом у вашего королевского величества.

Бутлер вмешался прежде, чем король собрался ответить.

— Успокойте королеву, — сказал он. — Варшаве пока ничего не грозит. Сенаторы и шляхта собираются на выборы… неприятель не осмелится напасть на столицу… он знает, что тут собраны большие силы. Поражение, по всем известиям, тяжелое, но кто не знает, в таких случаях, как говорится, у страха глаза велики. Хмель не решился напасть на Львов, как же он решится идти на Краков или Варшаву?

Король тоже обратился к Флери.

— Успокойте королеву, — сказал он.

— Но если грозит какая-нибудь опасность, то королева может уехать со своим двором в Гданьск[5], где может быть совершенно спокойной.

— Не дай Бог, чтобы мы дошли до такой крайности, — возразил Казимир.

Поговорив еще немного, духовник Марии Людвики ушел, но тревога царила в замке всю ночь.

В гостинице князя Карла над Вислой, несмотря на ненастье и позднюю пору, толчея не прекращалась… одни уходили, другие приходили, и каждый приносил вести одна другой страшнее. Сообщения о бесчинствах и дерзости казаков и соединившейся с ними черни превосходили всякое вероятие. Возмущались шляхтой, бежавшей из-под Пилавец.

— В старые времена таким посылали кудель да заячью шкурку, — говорили одни, — и трусы вешались сами, потому-то жены с ними жить не хотели и домой не принимали, а теперь на них ни кудели, ни зайцев не хватит.

Другие судили мягче и снисходительнее:

— Нам легко судить издали, но раз наступила паника, нужно быть на месте, чтоб видеть, устоит ли человек, хотя бы и хотел того, против общего настроения…

— Пришел последний час, — вздыхали испуганные.

— Остается нам только откупиться от казачества, заключить мир и постараться восстановить наше войско.