Божий гнев

— Не могу пробыть больше пяти минут, — шепнул король, — но, но… меня томит жажда, хочу выпить вина с водой… поэтому…

Он путался, уже направляясь к лестнице, которой не мог разглядеть; Стржембош взял его под руку. Итальянка пошла вперед, освещая дорогу.

Она повернулась к королю.

— Бианке я сказала, что приехал воевода мазовецкий.

Стржембош фыркнул, так как между королем и воеводой не было ни малейшего сходства, а, главное, Бианка часто видела воеводу, следовательно, не могла вдаться в обман.

В довольно тревожном настроении, но уже заинтригованный, потому что девушки неудержимо привлекали его, Казимир вошел в гостиную итальянки.

Оставшиеся две свечи довольно слабо освещали девушек, стоявших в уголку и хихикавших.

Король направился прямо к ним.

Красота Бианки, свежесть и молодость ее подруги произвели на него такое же впечатление, какое иногда аромат весенних цветов производит на того, кто долго не дышал чистым воздухом. Он стоял, забыв обо всем, усмехаясь, развеселившись.

Стржембош с порога стрелял глазами в свою панну.

Бертони, которой хотелось бы остаться на страже, пришлось заняться угощением. Девушки по-прежнему хихикали, прячась одна за другую.

Полюбовавшись этой картиной, король со вздохом отошел и уселся в кресло.

Из другой комнаты Бертони с помощью слуги принесла на серебряном подносе вино в золоченом кувшине, воду в стеклянном и кубки. На подносе лежали также сахар, лимон и апельсины.

Все это она поставила перед королем, который тем временем не спускал глаз с Бианки.

— Некогда мне, — сказал он, — но все-таки, пусть она споет хоть одну песенку, послушаю, какой у нее голос…

— И спеть, и протанцевать могла бы, — перебила Бертони, — да время ли теперь? Я совсем не приготовилась к приему. Хоть бы вы предупредили меня.

— Милейшая Бертони, пять минут тому назад я и сам не знал, что делаю эту глупость, — засмеялся король, — но всему виной Стржембош. Как начал приставать, молить, просить… а я к нему питаю слабость.

Глаза итальянки загорелись гневом.

— Пусть же Бианка споет, — настаивал король.

— Но велите ему уйти в переднюю, — сказала Бертони.

— Кому?

— Да этому нахалу, — пояснила Бертони, — я его видеть не могу.

— Да, но — я не могу обойтись без него, он мой телохранитель, и должен стоять у порога.

Бертони имела основание беситься и выходить из себя, так как Стржембош, не теряя времени, пожирал глазами девушку, которая отвечала ему девически наивными взглядами.

Балованная, смелая Бианка не боялась матери, да и никого не боялась. Мать приказала ей спеть что-нибудь, и она не отнекивалась, дело шло только о выборе итальянской песенки. Мать сама подала ей цитру, Бианка пробежала пальцами по струнам, взглянула на Стржембоша, повернулась к королю и запела соловьиным сопрано.

Песенка! О чем может говорить итальянская песенка? Ее основа та вечная, умирающая и возрождающаяся любовь, на которой вертится жизнь.

Ян Казимир забылся, уставившись ей в очи, а Дызма, еще не слыхавший ее голоса, остолбенел от восторга. Она пела, как соловей.

Бертони, стоя за дочерью, точно желая прикрыть ее крыльями, сияла счастьем и гордостью, но в то же время пылала гневом. О такой восточной жемчужине, как она ее называла, смел мечтать какой-то прощелыга, правда, служитель короля, но жалкий, убогий шляхтич! Разве не заслуживало это казни?

Неизвестно, как долго тянулась бы эта сцена, если бы перед Казимиром не явилось строгое лицо Марии Людвики. Он торопливо Допил вино и встал.

Подошел к Бианке, фамильярно взял за подбородок, и, сняв с пальца перстень — это была память о пребывании в плену во Франции, в Систероне, — подарил его девушке, кивнул матери, без церемоний надел шляпу на голову и поспешил к дверям.

В тот момент, когда Бертони отвернулась, чтобы взять подсвечник, ловкий юноша скользнул за ее спиной и во мгновение ока поймал руку Бианки и прижал ее к губам, лепеча что-то невразумительное. Девушка слегка отшатнулась при таком нападении, но ничуть не испугалась.

Но пришлось спешить к выходу, потому что король, сердясь на самого себя за слабость и опрометчивость, рад был выбраться отсюда, как можно скорее.

Он вздохнул свободно, только усевшись снова в карету, и, согласно своей натуре, отделался от своего легкомысленного поступка, набожно перекрестившись и ударив себя кулаком в грудь.

Решено было зажечь факелы только в предместье, через которое выезжали в Непорент.

Казимир вовсе не предвидел, каких хлопот наделает себе, заехав к Бертони. Староста Бутлер, зная, что он должен был возвращаться в Непорент, в сопровождении одного кучера, Стржембоша и двух пажей, беспокоился за него. Время выборов наполняло город, предместья и окрестности шляхтой, дворней и буйными жолнерами разных панов, предававшихся каждодневным бесчинствам и буйствам.

Опасаясь за короля, Бутлер выехал ему навстречу с двумя десятками всадников. Между тем смерклось, наступила ночь, а о короле не было ни слуха ни духа. Бутлер, теряя терпение, подумал, не поехал ли король по другой улице, хотя это казалось неправдоподобным, и разослал людей на разведку.