Божий гнев

Несколько дней ходил он к доминиканцам, поджидал ее на Дороге, а встретиться с нею не мог. Подстерегая у дома, он даже в окне ничего не видел, кроме старой Бертони; но недаром же он жил при дворе, среди своевольной молодежи, на глазах довольно снисходительного короля.

Однажды утром, помогая королю одеваться, он сболтнул, что старуха Бертони очень беспокоится и волнуется, не удостоит ли наияснейший пан чести вспомнить о ней по какому-нибудь поводу.

Король, бывший в дурном настроении духа, проворчал:

— А тебе какое дело?

Наступило молчание. Стржембош не посмел ответить, но Ян Казимир думал о старой знакомой. Теперь у него не было никого, кто бы приносил ему известия от подканцлерши. Итальянку нельзя было употребить для этого, но она могла добыть сведения через кого-нибудь, завести отошения с женской прислугой.

Одевшись, король с нахмуренным лицом обратился к Стржембошу.

— Побывай же у старухи и скажи, чтобы зашла вечером. Дызме только того и надо было.

Бросив все, он побежал на рынок. На этот раз ему так повезло, что он сразу встретился с возвращавшейся из костела Бианкой. Девушка крайне изумилась, видя, что он осмеливается провожать ее по лестнице наверх. Старуха компаньонка тщетно пыталась прогнать его.

— Я послан королем, — отвечал Стржембош, — оттого и иду смело.

На лестницу поднимались очень медленно. Стржембош то и дело останавливался, девушка не торопилась, старуха в конце концов отстала от них, и не могла не только перегнать, но и догнать. Но вверху отворились двери — смех на лестнице раздавался слишком неосторожно, — Бертони взглянула вниз и принялась кричать и браниться.

Стржембош поклонился.

— Хорошо же встречают королевского посла! Я послан к ней от самого короля!

— Лжешь! — гневно крикнула Бертони.

— Говорю сущую правду.

Тем временем Дызма поднялся за Бианкой наверх, но старуха прежде всего позаботилась увести дочь и запереть ее на замок, а затем уже вернулась к нему.

— Наказание Божие с этим нахалом! — сказала она. — Неужели королю некого больше послать?

— Разумеется, к услугам наияснейшего пана имеются десятки людей, кроме меня, — ответил Стржембош, — но, как видите, король покровительствует мне и моей любви, оттого и посылает меня.

Бертони закусила губы.

— Ну, исправляй свое посольство, мне некогда ждать, — сказала она сухо.

— Наияснейший пан приказал мне передать, чтобы пани сегодня вечером зашла в замок, но не обращалась бы ни к кому, кроме меня, а я ее провожу.

Лицо старухи потемнело от гнева; она проворчала что-то, но так невнятно, что Стржембош мог только угадать проклятие. Но ничего не ответила. Он ждал.

— Какой же будет ответ? — спросил он, наконец. Похорохорившись еще несколько времени, Бертони с пренебрежительной миной обратилась к нему.

— Приду, — сказала она, — но, сударь, не думай и не воображай что, хотя король тебе покровительствует, я позволю тебе сблизиться с моей дочкой. Не раз ты это слышал от меня.

— Да, — отвечал Стржембош, — слышал, слышу и буду слышать, но — не верю.

Он хотел продолжать, но взбешенная итальянка бросилась к дверям и ушла, замкнув их за собой. Дызма, подождав немного, должен был уйти.

Вечером король сам спросил об итальянке; Стржембош привел ее. Ян Казимир встретил ее с озабоченным видом.

— Видишь, — сказал он ей, — собираюсь на великую войну. Раз нужно покончить с этим негодным хлопством, то при помощи Божией сделаем это, не откладывая. Скоро выступаем.

Он раза два прошелся по комнате.

— Есть у тебя знакомые среди женской прислуги подканцлерши? — спросил он, остановившись перед старухой.

— Ха! Старая блажь-то еще не выветрилась! — ответила Бертони.

Король нахмурился.

— Не говори об этом легкомысленно, — сказал он серьезно, — это несчастная женщина. Выбрала себе такого мужа…

— Который не позволяет ей баламутить, — рассмеялась итальянка.

Но Ян Казимир топнул ногою и сказал с сердцем:

— Не смей мне говорить этого!

Итальянка пожала плечами, подперла голову рукой и замолчала.

— Так есть у тебя там знакомства?

— Разумеется, есть, — сказала Бертони. — Сама пани подканцлерша была ко мне ласкова, покупала у меня кружева, шелк.

Ян Казимир, смягчившись, подошел к ней.

— Побывай там, только не от меня, нет; узнай, что там творится? Как они живут? Этот грубиян делает все ей наперекор, она обливается слезами. Узнаешь — придешь рассказать мне, но обо мне чтоб речи не было. Я король и опекун, и ничего больше; понимаешь — ничего больше! А если плохо исполнишь поручение, не показывайся мне на глаза!

Он говорил так внушительно, серьезно, по-королевски, что итальянка, привыкшая к очень фамильярному обращению с ним, на этот раз не посмела ничего возразить.

Она только воспользовалась аудиенцией, чтобы попросить короля не присылать к ней больше Стржембоша, и пожаловаться, что он совсем забыл ее.

— У меня и без того довольно хлопот, — отвечал король, — некогда теперь заниматься пустяками, а о верных слугах я никогда не забываю. Что касается Стржембоша, то он ничем не хуже других, и я его люблю.

Сказав это, король отвернулся.