Божий гнев

— Дызма Стржембош, придворный его милости короля, к вашим услугам! — крикнул молодой человек, выпрямляясь. — И то, что говорю, готов отстаивать каким угодно способом.

Он ударил по своей сабле. Оставалось только обнажить оружие, но Дембицкий был не так-то скор на это. Он предпочитал сражаться языком.

— Очень приятно познакомиться с вашей милостью, — сказал он презрительным тоном, — но я не из пальцев высосал то, что говорю, не вижу причины скрывать, что, пользуясь расположением пана подканцлера, слышал это из его собственных уст. Если бы пан Радзеевский не положил конца этому…

— Пан подканцлер, — перебил Стржембош, — дурно живет с женой, хоть и недавно женился, что же удивительного, что он клевещет на нее. Но этот злой ворон…

Не дав ему кончить, подчаший схватился за саблю, уверенный, что его не допустят до драки, и бросился на Стржембоша.

Тот не испугался, и рука у него не дрогнула, схватившись за рукоять сабли. Но Дембицкий знал, что до поединка не дойдет.

Ксенсский подскочил к племяннику.

— Побойся ты Бога! — крикнул он. — Всего третий день здесь, а уж заводишь ссору.

— Не я ее завел, — возразил Дызма, — а что я не допускаю взводить на его милость короля гнусную клевету, в том никто меня упрекнуть не может. Пускай пан подканцлер клевещет на своих приятелей, но он не смеет задевать наияснейшего пана.

Дембицкий рвался к нему.

— Тут тесно! — крикнул Дызма. — Выйдем из палатки и посмотрим, уступлю ли я пану подчашему!

Хозяин стал уговаривать Стржембоша.

— Не обагряйте кровью моей веселой беседы, — упрашивал он, — ведь и повода нет достаточного. Сам подчаший оправдывается тем, что relata referet[21]: не он виновник сплетни. Слухи действительно ходили, но придавать им такое значение, чтобы обнажать из-за них оружие, значит, оказывать королю плохую услугу.

Первый уступил Дембицкий; Дызма же, сказав себе, что отсрочка еще не конец, окинул его презрительным взглядом и молча отошел.

Ксенсский взял его под руку.

— Уйдем отсюда, — сказал он, — мне бы не хотелось чтоб ты с ним сцепился.

— Мог ли я слушать спокойно ложь и клевету, взводимые на короля? — возразил Стржембош. — Хорошо бы это было!..

Они вышли из палатки.

— Что ты вступился за короля, делает тебе честь, — отвечал Ксенсский, — я знал, что ты это сделаешь. Это была твоя обязанность, но раз обошлось без кровопролития, то и успокойся. Этот крикун плох насчет сабли, и ты бы изрубил его; но это мстительная и злая бестия, у которой везде есть свои люди. Лучше обойти эту кучу, чем ворошить ее!

Дызма вздохнул; ему было очень жаль упустить случай показать свою ловкость и отвагу; и Ксенсский едва утешил его тем, что победа над таким увальнем не принесла бы ему славы, но легко причинила бы вред.

— Ведь он не станет моим другом из-за того, что я выпустил его целым, — сказал Стржембош.

— В дружбе его ты не нуждаешься, — возразил дядя, — а что он будет теперь молчать, за то я ручаюсь.

— Да, — проворчал Дызма, — но уж если он мне попадется…

Ксенсский пожал плечами.

— Эх, горячая кровь! — воскликнул он. — Видимо, нужно часть ее выпустить! Потерпи немножко! Вот заведи знакомства в лагере, будешь иметь достаточно случаев подраться. Тут множество таких, которые поджидают и подстерегают вашего брата, новичков, и не пропустят их. Будь уверен, это неизбежно, — неизбежно, говорю тебе.

Дело с Дембицким на том и кончилось. Он не собирался возобновлять ссору и никого не прислал, Стржембошу было не до него. В тот же день он встретился с двумя бывшими придворными короля, с которыми вместе служил два года тому назад. Это были братья Лонцкие, служившие в панцирной хоругви, веселые ребята, думавшие только о том, как бы получше провести время и искавшие для этого добрых товарищей. Они завладели Стржембошем и не хотели его отпустить от себя.

Стояли они в городе, и в их доме ежедневно повторялось в малом масштабе то же, что у Яскульского. Приходил, кто хотел, ел и пил, и недостатка в посетителях не было. Играли в кости и в карты, но Стржембош питал отвращение к игре и к тому же должен был беречь деньги.

Не принимая участия в игре, он должен был сидеть с ними, развлекаться беседой. Первый день прошел спокойно, на второй рубились во дворе, но роль Стржембоша ограничилась тем, что он перевязал и уложил раненого Лонцкого.

На третий день, за обедом, Дызма, сам не зная как, поссорился со старым усачом Рокоссовским. Очевидно, последний искал, к чему бы прицепиться, рассчитывая на легкую победу над молокососом.

Обед еще не кончился, как вдруг Рокоссовский встал, выругал Дызму сопляком и выхватил саблю.

Стржембош вскочил, как ошпаренный; правда, мурашки пробежали у него по телу, так как его противник был силен и славился искусством фехтования. Но, на его счастье, Рокоссовский в этот день обедал уже вторично, и пиво, водка и вино порядком мутили ему голову.