Божий контингент

 Когда-то ударная волна от саданувшей в этом самом, еще необжитом месте, немецкой авиабомбы выворотила десяток тонн земли в дикой рощице, обкидав комьями кроны и кусты, разметала с деревьев листья и гнезда, рассекла по живому древесные корни, барсучьи ходы, разрубила века проторявшую свой лесной путь студеную ключевую протоку. Водица ринулась в горячую, дымящуюся едким толом воронку, наполнила, остудила, очистила, и – война, не война – занялся в бочажке новый задел неприметной природной жизни. А вокруг еще стреляли, лес порой гудел от разрывов, и "прудке", бывало, доводилось и спасать, и губить. Стихло оружие – завизжали пилы, прошли, нашинковав лес на шпалы и бревна для станционного барака, прокладчики пути – и двинулись дальше. И потом медленно обрастала избами, сарайками, заборами, превращаясь в Первомайскую улицу, тропа, ведущая от того первого барака к удивительно круглому водоему с ровным чистым берегом, будто циркулем вычерченным.

 Славке отец рассказывал, что однажды, отхлеставшись веником после сверхурочной рабочей смены, рванул с разбегу из предбанника в ночную воду, не чувствуя холода, занырнул в самый центр и в донном иле больно ткнулся ногой в какую-то железяку. Нырял по молодому еще любопытству снова и снова, понять хотел, что ж там было в самой глуби, копал руками дно, пока не замерз, но вытащил и отпаривал, отчищал потом в банных тазах поднятый из прудки предмет. Каска это оказалась – военная, немецкая, целехонькая – ни пуля, ни ржа ее не взяла. Славка тогда понял, о какой именно каске рассказывает отец – этим фрицевским шлемом, привинченным к длинному черенку, не раз впоследствии, избывая какую-нибудь свою вину, вычерпывали Степанята переполненный нужник.

 Провинности и грешки росли и крепли вместе с ребятами, и наступило время, что какая тайная пакость ни случалась в деревне, особенно в безлюдную зиму, – подменили кому полный газовый баллон на половинный или потаскали дрова из поленницы, или пропали у кого иконки старые с чердака, да еще в серебряных окладах – кто ж такое на чердаках-то держит! – винить торопились сразу Славку с Пашкой да еще и Николая в придачу, потому как "не иначе, непутевый отец научил, малые б сами не догадались". И веснами, возвращаясь с зимних городских квартир, потерпевший народ шел сразу к Степановым на разбор, после которого ребята, наотрез открестившись от пропавших икон, выискивали где-то и отдавали полный баллон, притаскивали обратно дрова да еще и, во искупление, помогали за так с починкой печи или еще какой весенней хозяйственной нуждой.

 Совсем по малолетству в их шалостях оттенка воровства еще не было. Просто, из ребячьей глупости, озорства и тяги к новым ощущениям, что особенно было заметно в Пашке, пацаны могли, к примеру, поджечь выброшенное кем-то дерматиновое автомобильное сиденье – лежало оно в пыли на обочине лесной дороги полгода и никому не мешало – и смотреть заворожено, как столб черного густого дыма мажет копченой сажей верхушку березы. Или накидать дрожжей кому-нибудь в туалетную дыру. Или, было такое, случайно Пашка, совсем еще мальцом, утопил в Зинкином колодце ее же ведро, и столько она ходила и нудела про это ведро, про то, когда ж и кто его достанет, или уж пусть отдают ей свое иль купят новое, что Славка разозлился, подобрал на дороге гревшуюся в солнечный день гадюку и, отнеся её на конце длинной палки к углу Зинкиной усадьбы, плюхнул змееныша, как будто это была сама надоевшая им вконец соседка, в колодец вслед за утопленным ведром. Славку отец тогда выпорол, заставил колодезным крюком на шесте вылавливать гадину, но та во всех смыслах слова канула в воду, отыскать ее не вышло. А вот ведро Славка нашел, вытащил и смачно брякнул его здесь же в грязь, обрызгав соседке вылюдную юбку.

Николай, радуясь, что все обошлось по крайней мере с ведром, услав сыновей прогуляться к Петровым в Новоселки, взялся успокаивать Зинаиду, пригласил зайти и выпить чаю с ирисками.

– Коля, вот как я теперь буду за водой ходить, скажи? Вдруг она уже всю воду отравила, – не могла успокоиться вдова. – Или пойду зачерпну воды, а она меня за руку… И до больницы не довезут!

– Да ничего и не будет, Зин. Это ж мелкая еще тварь, яду не набрала, не гадюка еще, а так, – Коля махнул рукой, – гаденыш.

– Твои пацаны сами как гаденыши стали, – зло бурчала вдова, прикусывая чай ириской, а Николай, совсем сделавшись тихим и участливым, словно ему, старому волку, какой кузнец горло перековал, проворкотал ей ласково:

– А может мои ребята в тебе, Зинка, что-то разглядели? Сходство какое?

– С кем сходство? – не поняла Зинка и даже было обнадежилась, думая, с их матерью.

– Со змеей, – смеялся Николай. – Может, у тебя язык какой-нибудь особенный – длинный и раздваивается… А?