Божий мир

– Хм, «огороди»! Я что, чокнутый? Запруда общая!.. А рабица лежит уже года три. Как-то зарплату нам ею выдали. Хочу палисадник и огород обнести, а то доски и штакетник сгнили уже. Ещё ведь отцовской они работы.

– Ишь ты, уважительно как – «общая»! Дурень ты! Да никому оно сейчас общее-то твоё не нужно. Другие времена, брат! Добро только то, что лично тебе принадлежит. А если тебе принадлежит, так и лелеять всячески будешь, защищать и тому подобное.

– Слушайте, слушайте: заговорил капиталист!

– Хозяин я, а не капиталист.

– Фу ты гну ты, хозяин мне выискался.

– Ты что, в коммунисты без меня записался?

– Да в какие коммунисты! По правде я хочу жить.

– А правда одна – ничего у людей общего нет, кроме неба. К каждому клочку земли нужен хозяин…

– Иди ты!

– Ну, как знаешь! – похоже, обиделся старшой. Пригладил ладонью вспотевшую, нагретую солнцем залысину, закинул в воду леску и уставился на поплавок.

Михаил Ильич свою удочку размотал, тоже закинул леску. Но поплавок уже не интересовал его. Толкнул брата в плечо:

– Будя дуться! Наверно, прав ты, Саша. Лучше бы было, огороди кто запруду. Она же… а! не любо тебе слово «общая»?.. ну, так скажу: она же наша. Понимаешь? Для всех, для каждого она. И село от неё пошло. Как могла, кормила нас. А теперь вроде как стала старухой, и мы её прогоняем со двора. Так, что ли?

– Ты не дави на мою совесть! Ответь: как спасти запруду?

– А страну как спасти?

– К бесу тебе страна? Ты что, президент или депутат?

Не сразу, но согласился брат:

– Тоже верно.

Леска Александра Ильича за что-то зацепилась. Так, этак дёргал – не шла, звенела и вспискивала, опасно натягиваясь. Скинул сапоги и штаны, забрёл по пояс, поднял со дна моток ржавой, облепленной тиной проволоки. Матерно выругался, отцепил крючок, забросил проволоку на берег. Едва шевельнётся – со дна злобно-весёлыми головастыми змеями поднималась илистая навозно-серая муть, шибало в нос газами. Александр Ильич плевался и морщился, пока выбирался из засасывавшей грязи. Несколько раз обо что-то укололся, за что-то зацепился, на что-то напоролся.

– Точно: помойка, а не запруда. И как рыба ещё не передохла? Фу-у, а вонь-то какая, просто смрад несусветный! Этак скоро и вас будет газами травить, житья в Набережном не станет.

– А что, брательник, возьму да и огорожу запруду! – снова смотал удочку непривычно взволнованный, но по обыкновению взъерошенный Михаил Ильич. – Хотя бы что-нибудь дельное оставлю людям. Но тем, что будут жить после нас, – зачем-то погрозился он пальцем в сторону села. – Понял, Александр? А мы, уж коли превратились в свиней, перебьёмся и без запруды, без этой красоты.

– И по входным билетикам пропускай народ. Разбогате-е-е-ешь! – добродушно посмеивался брат, стряхивая и соскребая с себя тину и это нечто навозно-серое, липкое.

– Оставайся дома – будешь у меня билетёром! – И громко, но натянуто, вязко засмеялся.

В этот раз уже старшой не поддержал веселья. Прикурил, глубоко втянул дыма, словно бы силясь поскорее вытеснить зловонный дух, набившийся в лёгкие. Сказал тихо, но значительно и строго:

– Истрепишься ты здесь, братишка, на нет.

Михаил Ильич не отозвался, жевал мундштук погасшей папиросы, о чём-то погружённо думал.

Солнце уже не просто припекало, а жарило. Александр Ильич весь лоснился по́том, и невольно вспомнилось ему солнце его второй родины – солнце пустыни, красноватый, как раскалённые угли, её выжженный суглинок. «И как там можно жить?» – с противоречивым недоумением подумал он, как будто о какой-то другой, лично неизведанной им жизни.

Рыбалку пришлось оставить раньше, чем хотели: и солнце, и грязь с мусором, и эти неухоженные поля сломали настроение; да и почти все крючки пообрывали, в воду не налазишься за ними. Ушли домой, и были весь день молчаливы и отстранённы, – отстранённы и друг от друга и от своих друг с дружкой ворковавших и любезничавших жён. Временами пристально и подолгу смотрели братья издали на запруду. Михаил Ильич, проходя по двору, легонько-деловито попинывал соскладированные под навесом рулоны рабицы: казалось, что проверял эту сталистую, не тронутую ржавью сетку на прочность.

* * *

Уже были довершены все пенсионные хлопоты: Вера Матвеевна и Александр Ильич всего, чего хотели, добились. Куплены авиабилеты, даже упакованы чемоданы, и через три дня – вылет.

Знал Александр Ильич, что покинет родину, однако, когда радостная его жена, вместе с Ларисой Фёдоровной приехав из города, сказала ему, что купила билеты и назвала день и час вылета, он отчего-то занемел и никак не отозвался.

– Ты не заболел, случаем? – поинтересовалась она, прикладывая к его лбу ладонь. – Горячий, что ли?

Александр Ильич деревянно отмахнулся.