Божий мир

Софья Андреевна иронично и сжато усмехнулась мужу своим красивым, умащенным бальзамом лицом и, кажется, хотела сказать ему: «Пой, пой, соловушка, а точку в твоей песне как бы там ни было, а поставлю я».

Алла, скрывая ладонью невольную улыбку, наблюдала за матерью с отцом, но грустно ей думалось: хорошие, прекрасные они люди, её родители, как любят друг друга, однако сердца своей дочери они уже не понимают.

– Можно, я сбегаю к Илье? На минуточку.

– Ой, уже поздно! – с невинной, так шедшей ей театральностью в голосе и лице испугалась Софья Андреевна.

– Ну и что же такого! Ведь всего-то, мама-папа, в соседний подъезд перебежать.

Хотя обратилась Алла также и к отцу, однако в семье заправляла исключительно мать. Престарелый добряк Михаил Евгеньевич лишь покорно, но и влюблённо, другой раз самозабвенно смотрел на свою молодую красавицу жену и неизменно говорил то, что бдительно, но тактично ожидала она.

– Э-э, н-да, – позамялся он, – уже позднёхонько. Сидела бы дома, Аллочка.

– Что-то Илья перестал к нам наведываться, – заметила мать.

– Давненько я не видел его. Не заболел ли паренёк? – следом полюбопытствовал и Михаил Евгеньевич.

– Да, да, – обрадовалась Алла нечаянной подсказке, – он заболел. Надо проведать. Я полетела!

– Не задерживайся. На часок. Не более! – крикнула мать ускользнувшей в прихожую Алле.

– Я выйду встречать тебя в подъезде, – добавил и Михаил Евгеньевич, значительно поглядывая на жену: оценила ли она его стремление? Софья Андреевна знала, что для ответа нужно поощрительно улыбнуться мужу, и она улыбнулась.

Алла не застала Илью. Но Мария Селивановна зазвала девушку на кухню – отведать свежих булочек да «посекретничать» с ней.

– Что-то ты, Аллочка, какая-то худенькая и бледная стала… как и наш Илья, – тревожно, но и ласково всматривалась в её глаза Мария Селивановна. – Стольких детей подняли с мужем, однако горестей с ними не знавали: понятливые они росли, отзывчивые, хотя у каждого характеру хватало… И что такое с вами, с нынешними, творится! Ломает вас, корёжит. Мечитесь без толку, путаетесь. С жиру беситесь, что ли?.. Ой, что-то разворчалась я, старуха! Не обиделась, Аллочка?

– Ну что вы, Мария Селивановна! – вымученно улыбнулась, как поморщилась, Алла и робко спросила: – Где же Илья может пропадать так долго?

– Холера его знает, – вздохнула Мария Селивановна и пододвинула своей любимице горячие пышные булочки. – Кушай, кушай, Аллочка… Ты-то, знаем, прекрасная девушка, умница, таких уж и не сыскать теперь. Вон какая косища у тебя! Точно бы ты, прелестница, из сказочной страны к нам явилась и озаряешь всех нас. Нынче куда ни глянь – не девушки, а лохудры какие-то, девки, – тьфу! И говорить не хочу!.. А родители у тебя какие замечательные люди. Лелеют они тебя, взращивают как самый чудесный на свете цветок. Кому достанешься – век счастливым будет. Береги себя! Не растрачивайся на пустяки да глупости! – Алла зарделась, пригнулась к столешнице, будто спрятаться намеревалась. Мария Селивановна, прицокивая, погладила её по косе. – И мы с мужем вроде тоже ведь неплохие люди. Правда же, Аллочка? – Но ответа не ждала: – Ан вон, однако же, до чего докатились: с собственным ребёнком не можем сладить. Сбесился он, что ли?..

– Я найду, как с ним сладить! – густо, но срываясь на сип, пробасил из зала Николай Иванович; он с нервным шелестением читал газету, поминутно зачем-то встряхивая её. – Ремень возьму да – вдоль спины, вдоль спины пакостника такого-сякого!..

А Мария Селивановна нашёптывала на ухо Алле:

– Не слушай ты его, старого: больше хорохорится, а чуть дело – рука не поднимется. Любит он Илью, любит больше всего на свете.

– Как же он может, – шептала и Алла, – как может всех, всех огорчать? Все так его любят, а он… он… – И она склонила голову на плечо Марии Селивановны.

Николай Иванович вошёл на кухню с ремнём, насупил похожие на стрекозиные крылышки брови:

– Вот увидишь: буду этого шалопая пороть!

– Сядь ты! Порщик выискался! – прикрикнула Мария Селивановна, умевшая в решительную минуту разговаривать с мужем.

Николай Иванович и Мария Селивановна, может быть, ещё что-нибудь сказали бы друг другу, но скрежетнул замок входной двери, и все увидели уставшего, тусклого Илью; он вяло – казалось, что засыпал на ходу, – стягивал с плеч ветровку.

– Ты что, вагон с сахаром разгружал? – подступил к нему отец. – Где шлялся допоздна?

– У товарища был. Билеты к экзаменам готовили, – машинальной безразличной скороговоркой ответил Илья. Но дёрнулся и вытянуто замер, как заметил Аллу.

Мать, на всякий случай, бочком втесалась между отцом и сыном:

– Посмотри-кась, Илья, какая у нас гостья.

Отец что-то пробормотал и, сгорбленный, с стиснутыми в кулаке газетой и ремнём, удалился в спальню, плотно, но тихо закрыл за собой дверь: мол, делайте, как хотите, а меня не касайтесь, если так вы!

Алла сидела не шевелясь, дышала вполдыхания. Илья ворошился и сопел в прихожей, явно притворяясь, что не развязывается шнурок на ботинке.

– Скорее, сынок! – поторопила мать. – Чай остывает. С Аллой и поужинаешь. Да живее ты!