Божок на бис

И нам вдруг становится ясно,
До каких вознеслись мы вершин,
Когда начинают бегин…

Мне нужны вы

Вторник, разгар дня, у нашего заднего крыльца возникает смазливая молодая ван[10] с худосочным щенявым пацаненком.

– Миссис Уилан дома? – спрашивает.

– Не, – говорю. Глазеет на меня так, думаю я, будто на бороде у меня куриным карри намазано или еще что не так. Ну, на всякий случай тру подбородок и нос, а малявка давай повторять за мной.

– Вернется скоро? – говорит.

– С Матерью никогда не знаешь. Сама себе ветер вольный.

– Я насчет лечения. – Стоит, поправляет сумку. Ремень от сумки немножко оттягивает ей ворот, и видно ключичную косточку. Уж очень она ровная, косточка эта.

– Вообще-то вам нужен я, – говорю и следом чувствую, как от мысли, что, может, предстоит руку к этой девушке приложить, краснота прет мне вверх по шее. Ну, не прямо к девушке, а в паре дюймов над тем местом, где у нее там болезнь. – Мать все больше по духам-проводникам, гаданью на заварке и всякому такому.

– Я неправильно поняла, значит. Чего б не попробовать все равно, раз уж мы здесь. Лишай можем?

Лишай и в лучшие-то времена – дело хитрое, а я все еще жду, когда они настанут, те лучшие времена. Говорят, у отца дар целиком проявился уже к пяти годам, а его отец умел вывести из человека заразу, мазнув большим пальцем левой руки, к десяти годам. Мой прадед никаких признаков не выказывал вплоть до шестнадцатилетия, а после мог Лазаря из могилы поднять. В смысле, если смерть Лазаря хоть как-то связана была с неполадками кровоснабжения. Я не бросал надеяться до своих восемнадцати, но тот день рождения случился два года назад, а я по-прежнему вожусь с бородавками и случайными сыпями. Вот бы жив был Батя, чтоб меня направить.

– Шик. Заходите, – говорю. – Он в основном где? На животе часто случается.

– Это не у меня, – говорит, а сама зыркает сурово. – У него. На ноге.

– Я еще бородавки могу, пока вы тут, – говорю, чтоб себе как-то почву подготовить. – Если у ребенка есть. На руках?

Мальчонка поглядывает на мать с сомнением.

– Конор, покажи дяде руки.

Пацан дерет пальцами в воздухе, как тигр.

– А ну хватит.

Он выпрямляет пальцы, протягивает мне сперва средний, следом остальные. Грязные ногти, на большом пальце имеем заусенчатость, но бородавок не наблюдается.

– Все вроде чисто. Хотя они иногда бывают скрытые.

– Скрытые бородавки? – переспрашивает вроде как с любопытством.

– Ага, – говорю, стараясь не очень-то выделываться. – Это вроде как моя тема. В данное время. Специализируешься на чем-то, а потом расширяешь охват.

– А.

– Если, допустим, я был бы по суставам, чинил бы колени и плечи. Бедра. – “Бедра” выходят слишком напористо, будто я про них думаю. – Или вот был бы ухо-горло-носом.

Они оба глазеют на меня, и ум велит мне уже, блин, заткнуться, а рот все равно:

– Ну, смотришь, что проявится, что возникнет – постепенно. У каждого поколения по-своему, нипочем не угадаешь. Вы, видать, слыхали про моего Батю, Билли Уилана, он знаменитый был по части всякого пищеварительного, по кожным болезням, в целом боль облегчал. Вообще-то всего понемногу. Теперь много чего ожидается от иммунной системы, это новая область. В некотором смысле. Хотя, ну, сенная лихорадка, она всегда была. И всякое такое.

– Бородавки? – она мне.

– Ага.

– Любые бородавки? – говорит.

– Ага.

– Генитальные?

– Что за херня?

Она меня пришивает взглядом.

– Что за выражения. – Кивает на мальца, тот сковыривает корочку с локтя.

– Это не по моей части, в общем-то, – говорю.

– Ну, – говорит, – ни по чьей это части, если прикинуть. Так что там с лишаем?

Я отвожу ее в гостиную – кухня у нас бывает в каком угодно состоянии.

Она показывает место у пацана под коленкой. Выставляю руку, держу на весу, закрываю глаза. Обычно думаю о футбольных счетах или вычисляю вероятность какого-нибудь события, но сегодня вспоминается мне тот случай, когда я спросил Батю, нет ли у него в голове, когда он лечит, каких-нибудь особых слов. Он рассмеялся, но какова настоящая молитва, не сказал, просто запел – что-то про тронуть листок или про небо, про младенческий плач.

– Ну-ка допой, Фрэнк, – сказал он.

Я эту песню от него слышал миллион раз, а потому запрокинул голову и выдал мощно:

– “Верю я”[11].

– То-то и оно, сынок.

В другой раз, после того как он при мне человек пять или шесть принял, со всяким-разным – язва на ноге, сыпь, тик, – я спросил:

– Что ты приговариваешь, Бать? Каждый раз разное?

Он глянул на меня так, будто я репей у него на штанах.

– Я приговариваю “прочь с дороги, я иду”.

– Ты это кому говоришь? Ноге? Богу?

– Я не то чтобы с ним постоянно разговариваю. Но если б разговаривал, я б сказал: “Помечтай же со мной, я на пути к звезде…”[12]