БП. Между прошлым и будущим. Книга 1

— Та банда, к которой я, бежав из детского дома, примкнул, попалась на ограблении продуктового ларька — и я оставался довольно долго под следствием, поскольку на нас висело убийство сторожа. Прихлопнули-то его взрослые 18-летние ребята, двоим дали 12 и 10 лет. А нас, малолеток четверых….

— Подставили, что ли?

— Да нет, не подставили: мы выгружали «товар», потом объелись краденым печеньем, пытались что-то продать — а на третий день нас взяли. И не знали, что с нами делать — мы не подходили под соответствующую статью. Так что я отсидел 4 месяца в следственной тюрьме в Алма-Ате. Я даже потом возил Вовку своего показывать, где папа сидел за неблаговидные поступки… Но вот вдруг появились у меня в камере два человека в штатском и начали расспрашивать о родителях. Мама к тому времени умерла в блокадном Ленинграде, отец на фронте снимал фронтовые киносборники — он был кинорежиссером.

На всякий случай, я сказал, что папа умер. Это было, конечно, свинство с моей стороны, это было чудовищно и отвратительно. Ну, я настолько боялся, я настолько любил его и боялся, что ему скажут, что я сижу в тюрьме за вооруженное ограбление, — что «похоронил» папу. Чему они, кстати, очень обрадовались. Им не нужны были люди с корнями. Меня они спросили: «Не хочешь ли ты искупить свою вину?» Я ответил: «Да! Я готов идти на фронт защищать Родину!» И еще я сказал им: «Немедленно дайте мне оружие, и я побегу на фронт!»

А на следующий день приехал еще один. В руках он держал папку — мое уголовное дело, где были мои фотографии в профиль и анфас. Здесь же, в камере, мне вручили комсомольский билет — причем, фотография была вклеена в него из уголовного дела. Потом в закрытом «воронке» долго везли меня куда-то, и я не видел куда: кузов был совсем глухой, только по звуку двигателя догадывался, что мы идем в гору.

В общем, я попал в школу альпинистов-диверсантов под начало полковника НКВД, заслуженного мастера спорта Погребецкого, знаменитого альпиниста. Мы были разбиты на пятерки, в которых собрали таких, как я — из тюрем. Мальчики эти были готовы на все, они были способны перерезать глотку кому угодно. И они ничего не боялись. Чему нас там только не учили — и слалому-гиганту, и скоростному спуску, и стрельбе на скоростном спуске, и умению 250-граммовой толовой шашкой сделать 200-тонный снежный обвал.

И восхождению на «кошках» по глетчеру, скалистому льду. И еще тому, как убить ножом с расстояния 12–15 метров или как заливать свинец в рукоятку, чтобы нож лучше входил в человека. Мы штурмовали пик Сталина и пик Туюк Су на высоте 4000 метров, у нас кровь из ушей шла, потому что 50–52 килограмма весили только амуниция и немецкий автомат «шмайсер» — у нас тогда коротких автоматов не было. Широкий пояс с толовыми шашками, на груди, как у грузинского лихого всадника, газыри, а в газырях, напротив сердца — взрыватели: шлепнуть по ним, и они взрывались.

Сердце вырвет у тебя, разлетишься на части, если будешь неосторожен. А еще связка бикфордова шнура, и ледоруб, и альпеншток, и «кошки», и связка альпийского троса… Короче говоря, 52 кг веса — и еще рожки для автомата боевые, и нож у тебя висит, и связка скальных крючьев, и вязанка дров, чтобы согреться, потому что на леднике растительности нет. Обучали нас пленные немцы из группы «Эдельвейс» и русские наши бандиты из НКВД. Нас готовили для высадки на Карпаты или в Италии.

Первую группу — 14 человек — выбросили, как мы потом узнали, где-то в Италии. Но перед этим немцы получили точную информацию, и вся группа опустилась мертвая — их расстреляли просто в воздухе. После чего взяли с каждого из нас расписку о неразглашении — и школу расформировали. Ребят, кто успел окончить 8 классов, направили в Ташкентское военно-авиационное училище, откуда я потом был переведен во 2-е Чкаловское военно-авиационное училище.

Летал на пикирующих бомбардировщиках с 43-го по 52-й год, счастливо дослужил до демобилизации. Летал и на Пе-2. Это были тяжелые, но скоростные самолеты. Говорили, что летать на «пешке», как их называли, — много страху и мало удовольствия. В 19 лет я стал командиром звена пикирующих бомбардировщиков. У меня в звене было 9 человек летно-подъемного состава, 12 человек технического состава и три аэроплана. А в 24 года меня демобилизовали — по сути дела, выбросили на улицу…

В гражданской жизни я ничего не умел делать: я умел летать, бомбить, стрелять. Только стрелять теперь было не в кого и бомбить нечего. Половина наших ребят, оказавшихся в схожей ситуации, спились. А ведь это был цвет военной авиации! Кто-то пытался устроиться в гражданский флот — но наших туда не брали: это же «звери» (в авиации так прозвали истребителей, штурмовиков и пикировщиков), — рассуждали начальники, — ответственности у них нет никакой, посадишь такого за штурвал — а сзади пассажиры… Нет, уж лучше не надо.