Брабантские сказки

Но тот, бедняга, и не помышлял об этом. Ибо, ежеминутно видя перед собою изящную красавицу Росье, слушая, как она говорит нежные слова, утешая его, и как плачет, слыша его стоны, он смягчился от такого нежного обращения и проникся к ней доброй любовью. Но безмолвствовал и лишь смотрел на нее, когда она на него не глядела. Сьер Хьюг же вовсе не хотел даже взглянуть на него, из опасения, как бы вид его самого не поверг бы того во гнев и не помешал бы исцелению.

Часто Росье выговаривала Махмуду:

— Ах, господин, зря вы не хотите простить моему брату причиненное вам зло, как он простил вас за то, что вы хотели над ним учинить, ведь тогда ваше выздоровление наступило бы скорее.

Но мавр, качая головой, отвечал:

— Женщина за женщина, — и снова погружался в обычное свое молчание.

Росье живо парировала:

— Если уж вам так прикипело взять себе жену в этих краях, очень может бьггь, господин, что найдется таковая, кто захочет ею стать. Но для этого вам придется бросить и думать о возвращении в ваши горячие пески, из которых вы пришли, тем более что, — добавляла она, показывая на фигуру Иисуса распятого, — как раз здесь-то и живет несчастный добрый Бог, умерший ради вас, как и ради меня, господин, и Он может дать вам счастье, если вы того пожелаете.

— Аллах велик, — говорил Махмуд.

— Аллах совсем не любит вас, — с отменным лукавством отвечала на это Росье, — ведь допустил же он, чтобы у вас увезли жену и нанесли вам две раны. Вот горе-то! А ведь наш Бог не стал бы поступать так с христианином.

Сперва Махмуд и слышать не хотел дурного слова о своем пророке, но Росье все-таки частенько повторяла это, а ему так нравилось смотреть на ее живые глазки и изящный ротик, внушавшие ему, что Аллах совсем его не любит.

И вот однажды, на тринадцатый день, он наконец произнес:

— Аллах неблагодарен.

И попросил Росье сходить за сьером Хьюгом.

Сьер Хьюг вошел, и Махмуд сказал ему:

— Ты был враг мне, ты ранил меня, но я спал в твоей постели и ел твой хлеб, и я прощаю тебя; скажи мне, как совершается прощение между христианами.

— Сейчас тебе покажу, — отвечал сьер Хьюг, — и тоже прощаю тебя, ибо то, что ты делаешь сейчас, хорошо.

И он даровал ему поцелуй примирения, и мавр в свою очередь тоже поцеловал его.

Вскоре сьер Хьюг услышал от него, что он хотел бы взять в жены его сестру Росье, и охотно дал согласие, видя, как тот исправился, и зная из надежных источников, что он в своих краях происходил из хорошего рода и был из самых богатых людей.

Махмуд, еще много раз повторив, что Аллах неблагодарен и он не хочет больше поклоняться таким богам, был крещен в соборе.

Крестили его еще через некоторое время; Махмуд стал прозываться именем Готье, а деверь сьера Хьюга, сьер Рулофс, исхлопотал у герцога разрешение новообращенному носить его славную фамилию, которое было ему даровано.

Когда люди видели мавра с черными, как смоль, волосами и Росье, белую как снег, то говаривали, что уж эта пара непременно расплодит породу, какой доселе и не видывали во всем Брабанте.

Росье, как и задумала, сделала счастливым Готье Рулофса. А он ради нее был готов на все, что угодно, и благородные деяния и недобрые, свершения мужа доблестного и мальчишеские выходки простолюдина, так уж свела его с ума эта лукавая изящная девушка, которая так хорошо выходила его и так ясно доказала ему черную неблагодарность его Бога.

Вот почему говаривают, что есть края, в которых девушки умеют подпиливать клыки и подстригать когти у львов.

ДВЕ ПРИНЦЕССЫ

Жил да был один король; не болтун, не ворчун, зато уж такой хохотун; румян лицом, здоровенек пузцом, словом — добрый старик, наидостойнейший из владык; народом правил честь по чести, и, соберись мы вместе — те, те, те и эти, — тотчас решили бы, что такие уж повывелись на свете. Давненько стукнуло ему шестьдесят; весело прожил он, щедро раздавая дамам поцелуи, а еще охотней подставляя уста под винные струи; в жизни такой едва ли сыщется место печали. Да ведь так жить и велено, пока молодо-зелено; а седьмой десяток — не шутки; это уж зимы ранние погудки; тут пора подумать о теплых перчатках, пушистых мехах и тройных портках. Ах! А свежая улыбка, а гордый шаг, а острый глаз — эти сокровища мало-помалу оставляют нас, как и волосы, что падают с головы. Увы — каждый прожитый миг уносит в небытие часть нас самих; вот уже и ум-тугодум, и рука не ловка; а минуют годы — уж мы ворчуны и уроды, что сидят и ждут-пождут, когда их призовут на строгий Божий суд.