Брачные игры каннибалов

Мы попросили хозяйку, чтобы та готовила нам лобстера каждый день, если это ее, конечно, не слишком затруднит. И вот каждый вечер, пока Бвенава с Атенати ковырялись в куриных хрящах, мы с плохо скрываемым, почти непристойным наслаждением пожирали наших лобстеров. Не зная, когда нам снова представится такая возможность, мы даже забрали несколько штук с собой, когда пришло время покинуть Майану.

Всю неделю Бейатааки и Текайи пробовали вырулить из лагуны Майаны в шторм. Периодически, когда ветер стихал до двадцати узлов, такая возможность открывалась, но мысль о том, что придется плыть по штормовому морю лишь для того, чтобы несколько дней спустя вернуться обратно, отбивала всю охоту. И вот в пятницу, когда мы собрали вещи и вышли на пляж, то увидели пятьдесят с лишним человек, которые пришли умолять нас подбросить их на Тараву.

– Решать Сильвии, – дипломатично сообщил им Бейатааки.

Сильвия оглядела толпу, затем крошечный катамаран, зловещие черные тучи, сгущающиеся над горизонтом, и как можно вежливее и спокойнее ответила «нет». Затем снова принялась смотреть на тучи.

– Как думаешь? Стоит плыть? – спросила она меня. – Ты же у нас «водный человек».

Чисто технически она была права. Мне действительно приходилось вести парусную лодку. К примеру, я плавал на озере Онтарио и в Чесапикском заливе, но по большей части мой опыт моряка сводился к плаванию в маленьком озере в Голландии средней глубиной пять футов, где я рассекал на «лазере» – это такая маленькая лодочка, на которой дети обычно учатся ходить под парусом. А вот в океан я выходил лишь однажды – как раз когда мы приплыли на Майану. И хотя мне очень нравилась сама идея плавания под парусом, что-то подсказывало, что наш обратный путь на Тараву понравится мне меньше.

– Пусть Бейатааки решает, – ответил я. Бейатааки всматривался в небо, молча пытаясь определить, как собираются повести себя тучи. Ветер был слабый, по крайней мере по сравнению с прошлой неделей, но чернота на горизонте не сулила ничего хорошего.

– Если плывем, надо отчаливать сейчас, – наконец сказал он. Он рассчитал шансы с учетом времени прилива и отлива, которое было не в нашу пользу. Кроме того, на буйках, расставленных вдоль канала, ведущего в лагуну Таравы, не было подсветки. То есть мы должны были попасть в канал до наступления темноты, чтобы не уворачиваться всю ночь от бушующих океанских волн в ожидании рассвета.

– Доплывем до канала Майаны и решим, – объявил Бейатааки.

Так мы и сделали. С поднятым парусом и мерно гудящим мотором мы все утро плыли через лагуну. Дувшие всю неделю ветра растворили солевые отложения у дна, и серые вихри мутной воды окрасили океан в молочный снежно-голубой, странный цвет, словно из другого мира. Мы приблизились к деревянным шестам, отмечающим вход в канал, Бейатааки переключил мотор на нейтральный ход и весь напрягся, как струна. Мы подошли к каналу в самый низкий отлив, наиболее опасное время. Малейший промах – и нам крышка. Подводные скалы, поверх которых мы скользили по дороге к Майане, могли погубить нас на обратном пути. Риф, тянущийся по обе стороны канала, был под атакой океана. Грохочущие волны обрушивались на него с глухим ревом, рассыпаясь в бушующую пену, растекавшуюся до самых краев канала.

Бейатааки взобрался на мачту и остался там надолго, разглядывая канал и всматриваясь в океан. Когда он спустился, я спросил, что он думает. В ответ он равнодушно пожал плечами. По-любому плохо, сказал он. И задумался.

– Я хочу домой. Соскучился по жене.

Он снова забрался на мачту. Текайи стоял у руля и ждал указаний. Мы с Сильвией переглянулись. Какого черта? Выходим в море! Мы продвинулись вперед буквально на дюйм, и мне стало ясно, что этот канал во время отлива – судоходный эквивалент минному полю. Нас окружали зазубренные пучки кораллов. Канал петлял то влево, то вправо, описывая зигзаги меж торчащих пальцевидных отростков и едва покрытых водой валунов. Наша лодка, как я уже упоминал, была сделана из фанеры. Столкновения она бы не пережила. Однако, когда канал остался позади, я пожалел, что мы не потонули раньше – это избавило бы нас от дальнейших страданий.

Океан бушевал.

Двадцать пять футов. Волны такой высоты поприветствовали нас, когда мы выплыли из канала. Двадцать пять футов! От основания спирали до пенистого гребня. Двадцать пять футов. Эти волны не накатывали плавно, мягко поднимаясь и опускаясь. Нет, они вздымались отвесной скалой и падали, следуя одна за другой, подталкиваемые внезапно увеличившейся площадью суши. Я был совершенно не готов увидеть такие волны.