Брачные узы

Гордвайль сидел, склонив голову, потрясенный до глубины души. Каждое произнесенное Лоти слово, словно молотом, било его по голове. Удары сердца, казалось, отдавались по всей комнате, дыхание его было тяжелым и прерывистым, как у больного в жару. Его бледное лицо осунулось, казалось, он в один миг постарел на двадцать лет. Все, что он сейчас услышал, было ему внове и одновременно старо как мир, как бы излилось из глубин его души. Лоти словно вытянула наружу все, что скопилось у него на сердце, и безжалостно разложила перед ним. Как будто отверзлись все поры его тела, и кровь, кипящая кровь, хлынула наружу. Комок встал у него в горле, он задыхался. Хотелось разрыдаться. Но он проглотил слезы и сдержался, продолжая сидеть на месте, будто окаменевший. Воцарилось мертвое молчание. Ему хотелось, чтобы Лоти продолжила, он ждал этого с нетерпением и страхом. Слышать ее ему было бы сейчас легче, чем выносить ее молчание. Но Лоти будто онемела. Где-то вдруг проснулась от спячки и зажужжала муха, и он поразился тому, что сейчас, зимой, еще есть живые мухи. Затем снова прочитал на обложке книги перед собой: Артур Мерлинг — и поправился в тот же миг — не Мерлинг, но Лерхнер! Конечно же, Лерхнер! Потом рассеянно поднял глаза на сидевшую напротив Лоти и увидел, как сквозь темную пелену, что та тихо плачет, и удивился этому: она-то почему плачет?! А, верно хуже себя почувствовала, объяснил он сам себе, она ведь простужена… Что он может сделать, чтобы ей полегчало, — сейчас, когда он и сам так слаб? Все-таки он поднялся машинально, подошел к ней как лунатик, неуверенно ступая на подгибавшихся ногах, и склонился над ее рукой. Погладил ее по волосам, как будто приласкал ребенка. Не произнеся при этом ни звука. Даже под кнутом из него бы не вытянули сейчас ни слова. Увидел, как Лоти вынула откуда-то носовой платок и вытерла лицо. Значит, ей стало легче — это хорошо! Он снова поднялся и вернулся на место. Взял книгу и перевернул ее, заглавием вниз. Все, ну все, было теперь разрушено. Ничего у него не осталось. А Мартин? Так ведь Мартин мертв. Уже много времени прошло с тех пор, как он умер. А Лоти плакала, это точно! А теперь уже не плачет. Признак того, что ей легче, — это хорошо! Что-то, кажется, говорилось тут недавно, не о нем ли? Он поднял глаза на Лоти и посмотрел на нее отчужденно, как если бы видел ее в первый раз в жизни, смотрел долго, застывшим взором, и увидел, что она снова зажгла сигарету. Она так много курит! Кто же еще много курит? Ах да, Tea тоже много курит, и это наверняка вредно плоду… Но он не в силах заставить ее отказаться от курева, она только посмеется над ним. А потом пойдет и расскажет все его друзьям и Лоти. Конечно, она все расскажет Лоти, и та снова будет плакать… Почему же он чувствует себя таким разбитым? Болезнь ведь уже отступила! Благодаря Лоти, ухаживавшей за ним во время недуга. Следовало бы сказать ей что-нибудь ободряющее, но он так слаб! Ободрит ее в другой раз…

Лоти больше не молчала, уже несколько минут говорила что-то мягким голосом, но словам ее, казалось, нужно было пробиться сквозь несколько стен, чтобы проникнуть в его сознание. Наконец он услышал:

— …так больше невозможно. Нет никакого смысла в разговорах. Не могу больше смотреть со стороны, как она, та, что не стоит вашего мизинца, превращает вас в своего раба. Я все надеялась, что вы сами придете… Но вы не приходили. Так и не пришли. А ведь ваше место было именно здесь. Но вы не догадались прийти. Теперь все должно решиться. Ждать больше у меня не осталось сил.

Она на секунду запнулась. Забытая горящая сигарета валялась в пепельнице и курилась тонкой струйкой голубоватого дыма, поднимавшегося над ней, извиваясь. Лоти жаловалась, словно говоря сама с собой:

— Два года! Сколько же можно выстрадать за два года! Так много дней, ночей, часов, минут! И каждый миг полон страданий! И вот сил больше не осталось. Вода даже камень точит. Больше я не могу. Остался один путь: скажите, вы готовы оставить ее, и уедем вместе в какую-нибудь другую страну? Мы могли бы уехать уже через три-четыре дня. Долго собираться незачем. Немного денег тоже будет. Папа мне даст. Я все хорошо продумала. Он даст денег на поездку в Италию. Папа очень любит меня, он думает, что я больна и что мне необходимо южное солнце. Уедем, поселимся на одном из итальянских или французских курортов. А там посмотрим. Может быть, со временем вы сможете получить развод. А нет — так не важно. Нам не нужно разрешение ни от кого. Главное, что мы любим друг друга. И мы вовсе не обязаны все время сидеть на одном месте. Поживем где-нибудь несколько месяцев — и дальше. Вы сможете спокойно работать и позабудете всю боль, которую она вам причинила.