Брачный аферист

— И сколько там было?

— Три тысячи пятьсот рублей.

— Немного не укладывается в моей голове. Ты пересчитывал деньги. А в каком состоянии тебя видела команда теплохода? Ты помнишь?

— В каком состоянии? Я был на палубе. Я сказал, что мне плохо, и я вышел на воздух: покурю и пойду спать.

— А фактически тебе плохо не было?

— Фактически? Может, и было плохо.

— Так вот. С одной стороны, у тебя настолько трезвое сознание, настолько полное самообладание, что ты, совершив убийство, способен еще пересчитывать взятые деньги. А с другой стороны у тебя появилась морская болезнь.

— Понимаете, все-таки неприятная это вещь — быть наедине с мертвецом. А я еще брезгливый.

— И все-таки ты считал. Три с половиной тысячи — нужно время.

— Купюры крупные в основном. Я так понял, она их где-то наменяла.

— На самом деле тебя мутило?

— Мутило.

— А как ты при этом мог?

— Короче говоря, я хотел пересчитать… Хотя мне и было безразлично, я вам откровенно скажу. Я даже с теплохода не думал сходить. Мне было все равно, если разобраться. Если бы взяли меня на теплоходе, даже не стал бы отказываться, что я, понимаете?

— Безразлично ли? Когда Титова лежала на полу, ты ее поднял, завернул в одеяло…

— Не завернул — укрыл, — укоризненно исправил Ладжун «бестактность» Михаила Петровича.

«Завернул» — значит замаскировал. «Укрыл» — проявил некоторое уважение к покойнице, почти скорбь.

Не пытавшийся до того изображать ни раскаяние, ни сожаление об убитой женщине, только что преспокойно назвавший ее «мертвяком», Ладжун понял, что не укладывается с этой грубой откровенностью в собственную версию, будто задушил, вспылив, лихорадочно старался оживить, деньги забрал полумашинально, против воли, и вообще переживал все случившееся до дурноты. Осознав промахи, Юрий Юрьевич начал заботиться о «косметике» текстов.

И сейчас еще, много лет спустя, мы помним эти певучие, непередаваемые интонации, этот бархатный баритончик, с отвратительными подробностями повествующий о подлом преступлении.

Теперь Ладжун уже настаивал, что «впрочем говоря», финансовые расчеты вел позже, в своей каюте, а у Титовой чувствовал себя ужасно и при встрече с капитаном едва держался на ногах. Хотя, вероятнее всего, дурно ему не было. Только-только выбравшись из окна Титовой, он придумал дурноту, чтобы объяснить, почему оказался ночью на палубе.

— Ладно, Юрий Юрьевич, вернемся немного назад. Ты положил Титову на койку и укрыл, словно спит. Но этого тебе показалось мало, и ты завесил дверь. Дальше искусно уничтожил следы: я имею в виду зашторил окно, поднял стекло так, что снаружи невозможно открыть… Ответь, о чем эти факты говорят?

— Они говорят, вроде я хотел замести следы. Но это не так. Я просто сделал, чтобы сразу не обнаружили, если кто пройдет.

— Но тебе же было безразлично?

— Было тогда безразлично… Я действовал в ослеплении, Михаил Петрович! На моем месте каждый…

— Неубедительно, Юра, пойми. Неубедительно. Позволь тебе сказать со всей откровенностью: ты совершил, что хотел и к чему готовился.

В фильме Дайнеко и Ладжун больше уже не появлялись вместе на экране. Последний кусок пленки пошел, к сожалению, в безнадежный брак.

Осталась лишь фонограмма. Конец ее мы и приводим в стенографической записи. Идет уже не допрос — беседа. Беседа совсем в открытую.

— Я все знаю, Михаил Петрович. Прекрасно знаю… Даже если тысячу раз напишу, что нет.

— То-то и оно. Единственный пункт, по которому можно спорить: с какой целью?

— Я буду стоять на почве ревности.

— Надо же, чтобы мотивировка была, Юра. Серьезная мотивировка. А обстоятельства все, поступки все говорят другое.

— Я понимаю, судья задумается: куда он гнет? Если на почве ревности… кому он хочет это доказать? На почве ревности можно получить и пять, и десять лет. Однако с целью ограбления… Елки-палки… Может, сказать, что я рехнулся и тому подобное?

— Действовал ты трезво, логично. Предусмотрительно. Не пройдет…

Пауза.

— Пропади они пропадом, эти все женщины! Ненавижу! Они меня сгубили, клянусь честью!

— Ну что ты, Юра. Ты же человек неглупый.

— Глупый, такой большой дурак. Я мог сделать все это так тихо!

— Все равно когда-нибудь… сколько веревочке не виться… Сидел бы ты здесь. Не я, так другой следователь…

Снова пауза, только чуть слышно шуршит магнитофонная лента.

— Если б дали… страшно дали, хоть 15 лет, я бы работал. Не то чтобы искупить вину, я бы только работал, чтобы государству какую-то пользу приносить!

— Ты такие высокопарные слова говоришь не к месту.

— Михаил Петрович, вы не враг мне? Лично?

— Понимаю, о чем ты, но от меня ничего не зависит.

— От вас зависит, что написать в обвинительном заключении.

— Юра, как человек и как следователь я обязан написать правду! Об обстоятельствах. О степени твоей общественной опасности. Для этого я сижу на этом месте. Для того на мне погоны. И высокое звание.

— Значит, по-вашему, справедливо меня разменять?!.. Чтобы та-та-та — пульку?? — и тяжкий вздох со стоном.

И Михаил Петрович вздохнул в ответ.