Брачный сезон, или Эксперименты с женой

Девочка немного попрыгала, а потом со скуки предложила:

- Бабушка, давай играть в больницу.

Обладательница платка строго посмотрела на внучку и сказала:

- Хорошо, только я буду в реанимации.

После чего возобновила разговор со шляпой.

- Что-то я вас здесь не видела? Недавно болеете?

- Какое там, - шляпа возмущенно блеснула очками. - Я обычно к Зацепиной хожу, а не к Щербине. Но Зацепина заболела, так что...

- Голова гудит, прям хоть ложись и помирай, - не слушал ее платок. - И ведь помру.

Вот что ждет меня лет через двадцать-тридцать, меланхолично подумал я. Бесконечные разговоры о болезнях, лекарствах и смерти. Нет, надо срочно жениться. Иначе даже внуков рядом со мной не будет.

Я глянул на изнывающую от скуки девочку. Она вяло слушала разговор шляпы и платка. Игра "в реанимацию" ее, по-видимому, не слишком заинтересовала.

Наконец девочка не выдержала минорного настроения, царившего у терапевтического кабинета, и решила в меру своих возможностей поддержать философскую беседу:

- Бабушка, - вставила она после очередной реплики о грядущей смерти, а чего ты так волнуешься?

Обе старушки с сожалением поглядели на трясущиеся где-то внизу молодые бантики.

- А вот умру, - оживилась бабушка, - ты в сад пойдешь. Так матери и скажи!

Девочка серьезно ответила:

- Когда ты умрешь, мы с мамой тебя каменную сделаем. На могиле...

Я не стал слушать изумленно-возмущенных воплей старшего поколения и отправился в очередное путешествие по линолеумной равнине коридора. Через полчаса послышался грубый голос Веры Павловны Щербино:

- Васильев! Кто Васильев?

- Это вон тот здоровый, мордастый, - понеслись со всех сторон старческие голоса.

На меня нацелился с добрый десяток узловатых пальцев.

- Вы что же, особого приглашения ждете? - пробурчала докторесса.

В кабинете кроме меня и докторши присутствовал старый гриб в просторных семейных трусах. На столе красовалась фотография в рамке. Я пригляделся. На снимке был запечатлен хилый усач с наглым взглядом в компании Веры Павловны Щербино. Надо полагать, фотография не первой свежести, но Вера Павловна ничуть не изменилась. Ошибки быть не могло. Доктор Щербино была в фате, едва доходившей ей до лопаток. Значит, этот жизнерадостный сперматозоид - ее муж.

- Давайте больничный, - свирепо приказала Вера Павловна. - И раздевайтесь. А вы одевайтесь, - обратилась она к старичку, - и не просите. У меня нет времени.

Гриб прошамкал:

- Ты, дочка, еще разик посмотри. И скажи, что с ногами-то?

Он указал тоненькой рукой на свои не менее тоненькие ножки, стоящие на полу независимо, как кегли.

- Ну как я скажу? - Щербино с треском навалилась на стол и вгляделась в старичка. - Ничего ведь не поймешь, дедуля. То ли у вас ноги такие тонкие, то ли трусы широкие?

Старичок не двинулся с места. Зашевелились только его синеватые губы:

- Может, мне хирургу показаться?

Вера Павловна вздыбилась над старичком и пророкотала, как мотоцикл без глушителя:

- Дедуля, хирург - это тот же терапевт. Только доведенный до отчаяния!

Я разделся, нерешительно подошел к Щербино и выпятил живот над ее столом. Она приложила к нему что-то холодное и стала прислушиваться. Ее огромные ноздри с шумом раздувались. Словно где-то работал паровой молот.

Я попытался выбить из врача еще один больничный - в школу идти не хотелось - и принялся дышать с легким хрипом.

- А ну прекратите паясничать! - Щербино хлопнула меня по животу мощной ладонью.

Я сдулся, как воздушный шар, и задышал нормально. Вера Павловна заскрипела ручкой и бросила мне:

- Одевайтесь! И чтобы завтра на работу.

Покидая кабинет, я бросил на старичка прощальный взгляд. Мне ответил стальной блеск его ко всему привыкших глаз.

По пути домой я грустил. Итак, завтра меня опять ждет встреча с этим скопищем идиотов. И что еще хуже - с коллегами. Сонечкой, Риммой Игнатьевной... Снова изо дня в день выслушивать одну-единственную реплику "К в кубе": "Все шутишь, а знаний-то - нет!" Тьфу, пропасть! А главное, надо как-то смотреть в глаза подлецу Мухрыгину. После моей борцовской неудачи он наверняка почувствовал себя героем. Еще возомнил, чего доброго, что я заболел именно после нашей с ним схватки...

Так что сегодня я должен устроить прощальный вечер. Лебединая песня, посвященная больничному листу. И все куплеты этой песни налицо - лучший друг, любимая женщина, хороший стол, музыка... Кстати, с "любимой женщиной" еще не все ясно. Сможет ли она стать свидетельницей моего торжества?

Дома я со страхом набрал номер мадам Еписеевой. Вдруг подойдет хулиган. Но на этот раз повезло. Владимир, по-видимому, застрял где-то возле костров и гаражей, и я без помех пригласил Марию в "Гавану". Однако все оказалось не так-то просто.

- Боюсь, что я не смогу прийти в восемь, - сказала мать хулигана. - И вообще не смогу.

- Почему? - расстроился я.

- Ну, потому. У меня есть дела, - ответила она уклончиво.

По опыту я знал, что в таких случаях к женщине лучше не приставать. Она все равно не скажет.

- А вдруг у тебя получится?

- Может быть. Если получится, приду. Адрес-то я знаю...