Брачный сезон или Эксперименты с женой

Народу в зале было немного. Однако сам хозяин вечера со своей дамой, по-видимому, еще не появлялись. Блеск, исходящий от Светланы, не привлек ничьего внимания. Такого здесь было достаточно. Зато сама она привлекла внимание какой-то толстенной тетки с внешностью артистки театра «Ромэн».

– Привет, Изольда, – почему-то поздоровалась с ней Светлана. – Здравствуйте, Георг Георгиевич, – бросила она импозантному седому спутнику цыганки.

Изольда и Георг Георгиевич улыбнулись и закивали в ответ.

Мы сели за свободный столик, и я спросил Светлану:

– Что, знакомые?

– Мир тесен! – ответила она. – Это Виталькины сослуживцы.

В этот момент из дальнего конца раздалось:

– Привет, Светочка! Как дела?

Мадам Рыбкина помахала рукой бритому мужику с золотыми зубами и толстенной золотой же цепью на бычьей шее.

– Опять знакомый? – уже недовольно спросил я.

– Представь себе, опять, – по густо напудренному лицу Светы блуждала растерянная полуулыбка.

– Оно не удивительно, – стал успокаивать я. – Мир, действительно, тесен. А потом, ресторан-то дорогой, так что немудрено, что ты встретила сослуживцев своего бывшего. Может, они здесь завсегдатаи…

К нашему столику подошел Ленька. Несмотря на напускную хмурость, при взгляде на Светлану он всякий раз расплывался в улыбке.

– Ты бы видел этот текст! – сказал он, вероятно имея в виду песню, заказанную хозяином вечера.

– Вы его все-таки нашли?

– Ага, бомж один напел. За бутылку. Мат, правда, пришлось заменить. Хотя, как знать, может, нашему бандиту песенка дорога именно из-за мата? Так что споем на свой страх и риск.

К Леньке подвалил красноносый дядька в бабочке, под мышкой он держал стопку нот.

– Ну и где этот кекс с гадиной? – непонятно спросил он.

– Похоже, они появятся после того, как мы отыграем эту дрянь, – ответил Тимирязьев и сказал Светлане: – Кушайте, не стесняйтесь. Сейчас начинаем.

Ну надо же, «кушайте»! И откуда только в лексиконе моего друга взялось это лакейское словцо?

Красноносый и Ленька поднялись на сцену. Саксофон предупреждающе фыркнул. Скрежет ножей и вилок прекратился, но через мгновение возобновился с удвоенной силой. Как будто кузнечики в августовский полдень.

Ленька перекинул саксофон за спину и взял в руки микрофон.

– Друзья, – затянул он гнусавым ресторанным голосом, – все мы собрались здесь, чтобы отметить одно достославное знакомство. Скажем так, одного известного вам замечательного джентльмена с пока неизвестной вам, но, безусловно, прекрасной леди. Вы получили от них интригующие пригласительные билеты и пришли сюда. За что вам огромное спасибо! Имен наша пара просила пока не называть, но… – Ленька перевел дух и заорал, стараясь перекричать чавканье: – Дорогие гости! Вы сами должны отгадать, кто сейчас предстанет перед вашими уважаемыми очами! Итак, песня!

Музыканты встрепенулись, Тимирязьев перекинул саксофон на грудь и выпучил глаза. К микрофону выдвинулся пухлый солист в розовой рубахе, ужасно напоминавший огромного младенца. Он старательно пригладил блестящие длинные кудри и хрипло завел:

Я жиган московский, парень я блатной,

Торможу я тачку и – скорей домой.

Если ты – козлище, роги обломлю.

Вынимайте тыщи, денежки люблю!

Публика заметно оживилась. Некоторые даже прекратили жевать. Я с улыбкой посмотрел на Светлану и хотел отпустить замечание по поводу изысканности этой песни, но увидел, что на моей спутнице нет лица.

Тем временем солист перешел к припеву. Зал, к моему удивлению, подхватил вместе с ним:

В законе вор, в законе вор. Закон – простой:

Коль в зоне ты, то ты – блатной,

Коль дома ты, то ты – бугор.

В законе вор, в законе вор!

Над столиками повисло матерное жужжание. Чувствовалось, что над текстом изрядно потрудилась редакторская рука. Я с удовольствием приготовился слушать дальше:

У меня в котлете – ровно миллион,

А котлы имеют заграничный звон,

И на барахолке знает фуцманьё,

Кто им всем расставит точечки над «ё».

«Точечки над «ё» меня почти умилили. Вот уж явная Ленькина придумка!

Зал уверенно подхватил припев, и я спросил Светлану:

– Ну как тебе? Прямо Чикаго двадцатых годов!

Она свирепо глянула на меня и прошипела:

– Куда ты меня привел?

– Тебе не нравится? Я думал…

Но солист вместе со златозубым залом не дали мне докончить. Тимирязьев извлекал из своей дуды какие-то пароходные звуки. Со всех сторон раздавалось:

Что ты давишь, тюбик? Что коптишь, охнарь?

Всех столичных улиц я – король и царь,

А чуть что, так стоит пальцем шевельнуть,

И, зажав волыны, вспенится вся муть!

– Это же Виталькина любимая песня! – выкрикнула мадам Рыбкина, как только рев немного утих.

– Ну и что? – не понял я. – Мало ли песен на свете?

Песня закончилась. И тут все стали скандировать, как на трибунах:

– РЫБ-КИН!!! РЫБ-КИН!!! ПРО-СИМ!!! ПРО-СИМ!!!